Криминальный гардероб. Особенности девиантного костюма

Идентичность, выражаемая посредством одежды, формируется как результат взаимоотношений между индивидуумом и специфическими социальными группами, она предполагает одновременно способность вызывать доверие, демонстрировать принадлежность и выделяться. Человек стремится и быть, как все, «вписываться» в социум, и дифференцироваться от него, поскольку идентичность обретается в процессе осознания себя отличным от других[258].

В случае с субкультурой «кэжуал» дифференциация подразумевала переосмысление досуга и освоение новых социокультурных подходов к спортивному зрелищу. Парадокс заключается в том, что в 1980-х годах досуг в целом стал более приватным и коммодифицированным[259]. Чтобы посмотреть футбол, не обязательно было идти на стадион: можно было остаться дома и включить телевизор. Телетрансляции позволили маркетологам, в сотрудничестве с ведущими игроками, использовать футбольные матчи для продвижения брендовых товаров, что, наряду со зрелищными шоу в перерывах, делало матчи еще более визуально привлекательными[260]. Кроме того, футбол, пользуясь термином Я. Тейлора, переживал процесс буржуазификации: клубы боролись за болельщиков из среднего и обеспеченного рабочего класса, а игроки становились все более профессиональными. Пропасть между футболом и широкими массами зрителей росла[261].

В тот же период авторитетные периодические издания развернули дебаты о маскулинности, привлекая внимание к феномену, который П. Бурдьё назвал бы культурным кризисом: речь шла о сложном процессе взаимодействия с меняющимися системами социокультурной классификации, результатом которого стало переосмысление устоявшихся позиций и точек зрения[262]. Размывание гендерных границ, трансформация представлений о сексуальности и образе жизни — все это предоставило медиаиндустрии и модным домам возможность эксплуатировать новых потребителей и разрабатывать новые продукты. Например, «кэжуалы» массово читали журнал The Face, посвященный моде и культуре и предназначенный для «авангардистов»[263], или «новых мужчин»[264]. Впоследствии, правда, многие мемуаристы жаловались на публиковавшиеся в этом издании материалы о «кэжуалах». По их мнению, журнал представлял группу в ложном свете.

В процессе конструирования нового мужчины мода виделась способом презентации персональной идентичности или обретения легитимности посредством потребления определенных товаров и демонстрации тела[265].

Я поддался брендовому безумию, которое владело «кэжуалами». Вокруг меня все были такие. Нужно было соответствовать. Ты был либо Casual, либо State (то есть in a state, в разобранном виде, плохо одет)[266].

Это признание демонстрирует значимость потребления и демонстрации культурного капитала в рамках культуры «кэжуал»[267]. Зная, что носят члены группы и одеваясь соответственно[268], или даже, возможно, задавая новые тренды, например вводя в оборот новую заграничную моду, можно было занять достойное место в групповой иерархии. Речь идет о ярко выраженной внеклассовой разновидности демонстративного потребления[269]. Идентичность обреталась и транслировалась посредством публичной демонстрации роскошных вещей, особенно в контексте досуга; важную роль играло и ритуальное поведение[270]. Можно сравнить эту разновидность маскулинной потребительской практики с практиками американских гангстеров, исследованными Б. Осгерби: в этой среде явно прослеживалась связь между чувственным удовольствием и индивидуальной самореализацией, с одной стороны, и отвержением или пересмотром социальных норм, с другой[271]. С этой точки зрения футбольного «кэжуала» можно рассматривать не как бунтаря против мейнстрима, а как продукт тэтчеристской доктрины невмешательства, то есть как представителя эгоистичного и культурно осознанного нового рабочего класса[272].

Я напялил новый прикид. Как и положено с новой тряпкой, я рассматривал себя в зеркале, вертясь в разные стороны, заглядывая через плечо, чтобы посмотреть, как я выгляжу со спины. Как, нормально? Мы, мужики, хуже чертовых баб…[273]

Вновь обретенное самосознание и сексуальная осведомленность, которую обнаруживает свидетельство Кинга (см. выше), подразумевают, что мужское тело становится локусом потребления, инструментом перформативной сексуальности, одновременно нарциссической и желанной. Агрессивный и конкурентоспособный мужчина превратился в раба брендов. Он по-прежнему демонстрировал приверженность маскулинному идеалу — но теперь одним из оснований его власти служило потребление товаров и знание моды[274].