Кризис в красной зоне. Самая смертоносная вспышка Эболы и эпидемии будущего

Вольц вспоминает, что настоятельно посоветовала не делать этого. «Я сказала что-то вроде: „Нет, с этической точки зрения вам не следует так поступать“. Это была самая ужасная ситуация, в какой мне довелось оказаться за все время, пока я работала на „Врачей без границ“».

В тот же день

Майкл Гбаки, державший у себя паспорт Хана, регулярно навещал друга и разговаривал с ним через изгородь. Хан сказал Майклу, что у него начался понос и ощущается обезвоживание. Он попросил Майкла поставить ему капельницу с физиологическим раствором, чтобы восполнить потерю жидкости.

Персонал лагеря, не справлявшийся с растущим потоком поступающих пациентов и хорошо знающий, какую опасность представляют иглы, соприкоснувшиеся с кровью, прекратили делать пациентам внутривенные вливания. Майкл сказал на это, что сам войдет в «красную зону» и поставит своему другу капельницу. Он решил, что лучше всего будет влить Хану раствор Рингера, в состав которого входит калий; если уровень калия в организме Хана сильно упадет, очень велик риск инфаркта миокарда. Майкл отправился на поиски начальства лагеря, чтобы получить разрешение войти в «красную зону» и сделать Хану капельницу.

Он отыскал одного из врачей и попросил его о кратком разговоре. Он сказал, что у доктора Хана начинается обезвоживание, доктору необходимо поставить капельницу и он хочет войти в «красную зону» и сделать Хану необходимую процедуру.

Врач ответил на это, что за ограждение допускается лишь персонал «Врачей без границ».

Майкл объяснил, что он заместитель доктора Хана, которому крайне требуется помощь, и добавил, что у него большой опыт внутривенных вливаний.

В этот момент к врачу присоединился менеджер по снабжению, один из самых важных его руководителей, организующий снабжение и, собственно, деятельность лагеря. Положение в лагере сложилось весьма напряженное, и просьба Майкла вывела его из себя. «Почему все так носятся с этим доктором Ханом?» — сердито спросил он. Нет, он не разрешает предоставлять доктору Хану никакого лечения сверх того, что доступно для остальных больных. Остальные пациенты не получают капельниц. Значит, и вашему доктору Хану она тоже не положена.

Эти слова привели Майкла в бешенство. «Вы понимаете, что говорите? — обратился он к логистику. — Да, конечно, ко всем пациентам нужно относиться одинаково, тут спору быть не может. Но вы имеете представление, сколько жизней он спас? И сколько жизней еще спасет, если выживет сам?» Если капельница с простейшим физраствором сможет спасти Хана, тем самым будет спасено много других жизней.

Майкл утверждает, что при этих его словах оба чиновника «Врачей без границ» отвернулись от него и ушли, не сказав больше ни единого слова. Ему не позволили войти в «красную зону» и поставить капельницу Хану.

Справедливость

ГОСУДАРСТВЕННАЯ БОЛЬНИЦА КЕНЕМЫ

Шесть месяцев спустя

Я сижу в кабинете Майкла Гбаки неподалеку от «горячей» лаборатории. Разгар сухого сезона, жаркий январский день. Ветер харматан несет из Сахары песок, и небо окрашено в цвет львиной шкуры. Вирус все еще гуляет по Кенеме, но главный пожар практически угас. В Сьерра-Леоне заболевают лихорадкой Эбола по тысяче человек в месяц; но в настоящее время количество быстро снижается. Вирус активно проявляет себя в Коно, области к северу от Кенемы. Школы в Сьерра-Леоне не работают. На дорогах всей страны установлены блокпосты, где солдаты и полицейские прикладывают ко лбу каждого проезжающего электронные термометры и расспрашивают, откуда и куда человек едет. Неподалеку от Кенемы устроен центр по лечению лихорадки Эбола от Красного креста, и количество пациентов в нем неуклонно снижается. Отделение Эболы в Кенемской больнице закрылось. Больных Эболой здесь теперь нет. Общие отделения полны пациентов, и по дорожкам тихо ходят разносчики еды.

Майкл Гбаки, тихий невысокий человек с жесткими чертами лица, внутренне эмоциональный, но внешне сдержанный, почти замкнутый, благополучно пережил атаку вируса. В окно его кабинета я вижу «Палатку». Она пуста.

— Не считаете ли вы, что поведение руководителей лагеря — когда они отвернулись от вас — было презрительным? — спросил я.

— В этом не может быть сомнений, — очень спокойно ответил он.

— Что вы почувствовали? Я имею в виду: какие эмоции вы испытали в тот момент?

Его взгляд скользит в сторону, будто он отворачивается от чего-то, на что не желает смотреть.

— Что касается моих ощущений — эмоционального восприятия всего происходившего, на моем лице должно было читаться неудовлетворение полученным ответом. Я не кричал. Я даже держался относительно спокойно. А они ушли. Ушли, ничего не сказав, как будто меня вовсе не было.

— Они были белыми?

— Они оба были белыми.

— Вы считаете, что это было проявлением расизма?

Его ответ изумил меня.

— Нет, — твердо и без малейшего раздумья сказал он. — Мне кажется, проблема была не в расизме.

Для меня это оказалось неожиданным.

— А в чем же тогда?