Майкл Гбаки, эпидемиолог и ответственный за биологическую безопасность, был заместителем Хана еще по Программе Ласса. В ситуации нарастания хаоса в больнице Майкл держался рядом с Ханом. Хан носил с собой три мобильных телефона. Собираясь войти в «красную зону», он отдавал телефоны Майклу, заходил в склад-контейнер и надевал спецкостюм и все, что к нему прилагалось. В контейнере находилось большое, в полный рост человека, зеркало. Хан становился перед зеркалом и, поворачиваясь, внимательно оглядывал себя в поисках возможных дефектов. Он даже дал этому зеркалу имя: Полисмен. Репортеру
В это время его телефоны непрерывно звонили. Майкл Гбаки отвечал на звонки и записывал сообщения на клочках бумаги. Когда Хан заканчивал обход и освобождался от защитного костюма, Майкл вручал ему пачку записок.
Кто только ни звонил Хану! Правительственные чиновники, врачи, сотрудники Всемирной организации здравоохранения, ученые из разных стран, представители некоммерческих организаций медицинской помощи, родственники и пациенты из Кенемы. Хан и сам очень много звонил, пытаясь добиться помощи для Кенемы. Хан и начальник местного медицинского управления Мохамед Ванди час за часом, день за днем сидели на телефонах и умоляли министра здравоохранения начать наконец-то выплачивать медсестрам отделений Эболы обещанные $3,5 в день за работу в условиях повышенной опасности. Они обзванивали чуть ли не все правительственные учреждения Фритауна в поисках денег, которые попросту не приходили. Средний медперсонал, работавший с Эболой, продолжал получать свои обычные $5 в день, но после ужасной смерти Люси Мей многие из них уже не соглашались работать за такое жалование.
7 июля в Кенему в качестве волонтера ВОЗ приехал Дэн Баух, друг и наставник Хумарра Хана, который десятью годами раньше уговорил его принять на себя руководство Программой Ласса. Теперь за больными в отделениях Эболы наблюдал не только Хан, но и Баух, а также американский военно-морской врач Дэвид Бретт-Мейджор. Они старались добиться того, чтобы всем обезвоженным пациентам вливали физраствор, чтобы все больные имели доступ к питьевой воде и хоть какой-то пище, но этим их возможности ограничивались. Все поверхности в «Палатке» и двух других отделениях Эболы покрывал толстый слой вирусных частиц.
Хан находился в чудовищном напряжении. Он стал раздражителен, вспыльчив, у него начали появляться приступы паранойи. Он по каким-то непонятным причинам злился на Лину Мозес. Он мог пропадать по нескольку часов подряд, и никто не имел представления о том, где он находился. Он неожиданно говорил коллегам: «Пойду вздремну». Он продолжал принимать пациентов в своей частной клинике. Не исключено, что он надеялся помочь хоть частным пациентам, при том что был бессилен помочь находившимся в отделениях Эболы. О ком же заботился Хан? Некоторые считали, что Хан подвел своих подчиненных.
В начале июля к работе в отделениях Эболы Кенемской больницы приступил врач ВОЗ Тимоти О'Демпси. Позднее он опубликовал свои впечатления от увиденного там:
ЦЛЭ [Центр по лечению Эболы] был плохо устроен и находился в состоянии дезорганизации, крайне мало внимания уделялось профилактике и контролю инфекций, наблюдались структурные и процедурные нарушения, катастрофически низкие стандарты в области гигиены, санитарии, организации утилизации медицинских отходов и трупов. Предметов первой необходимости для пациентов и средств индивидуальной защиты (СИЗ) для персонала остро не хватало, а имевшееся не соответствовало требованиям. Моральное состояние персонала неизменно было низким, средний медицинский персонал бастовал… Видя, как все больше их коллег заболевали и умирали… [медперсонал испытывал] все более усиливавшееся предчувствие неизбежности подобной участи для них самих.
Хумарр Хан был главным врачом отделений Эболы. Действительно ли он выглядел некомпетентным и трусливым врачом, не соответствующим занимаемой должности? Действительно ли он подвел своих подчиненных и больных? Его обвиняли в том ужасе, который творился в отделениях; может быть, обвинения и впрямь были заслуженными. Он был врачом, который за это отвечал.