— Я и не катаюсь, — ответила Банни. — Но однажды каталась. В смысле, один раз.
Когда ей было девять-десять лет, девочки ее возраста ходили на каток, в боулинг или играли в мини-гольф на двенадцати лунках, после чего подкреплялись хот-догами, кока-колой и куском торта-мороженого фирмы «Карвел». Как-то раз в боулинге Банни не удалось выбить ни одного шара. Она притворялась, что мазала специально. Пусть уж лучше девочки из ее команды злятся на нее за умышленные промахи, чем дружно издеваются над ней за то, что она кретинка!
В дни перед походом с подружками на каток Банни воображала себе начищенные до блеска белоснежные коньки с помпонами, украшающими кончики шнурков, как украшает зеркало заднего вида в салоне автомобиля парочка подвешенных к нему каучуковых игральных кубиков. Однако взятые напрокат коньки были такими же белоснежными, как использованные гигиенические салфетки с пятнами мочи. Не было на них и помпонов, а когда Банни встала на лед, ее лодыжки подвернулись внутрь, как будто для того, чтобы поцеловать друг друга в нос. И пока другие проносились мимо, словно Ханс Бринкер с сестрами[17]
, Банни, уцепившись за бортик допотопного катка, перемещалась по льду со скоростью черепахи. Осмелившись отпустить бортик, тут же упала. Банни на льду — все равно что вытащенная на лед рыба.— Я имею в виду катание не ради катания, — сказала она Труди, — а ради падений на лед. — Банни принялась с воодушевлением говорить про то, как весело дурачиться, как весело плюхаться на лед в Рокфеллер-центре. Судя по голосу, глаза у нее в этот момент сияли.
— Меня это не очень привлекает, — ответила Труди. — Да еще в Рокфеллер-центре, никак не меньше? И откуда тебе такое в голову приходит?
Рокфеллер-центр — место для туристов и тех подростков, кто слишком уж отождествляет себя с Холденом Колфилдом[18]
. Более того, в семь часов по телевизору шел документальный фильм про Штокхаузена, который Труди очень хотелось посмотреть.— Про кого? — спросила Банни.
— Про Штокхаузена, — ответила Труди. — Карлхайнца Штокхаузена.
— Ах да, Штокхаузен.
Банни повесила трубку и набрала в Гугле «Карлхайнц Штокхаузен», который, как она выяснила, был первопроходцем в алеаторической музыке. Потом набрала «алеаторическая музыка», после чего сидела, уставившись в монитор, пока вторая половина дня переходила в вечер.
Придя домой, Альби поинтересовался, зачем это она сидит в темноте перед монитором.
— Веселья ради, — ответила Банни. — Это я так веселюсь, — и замолчала.
О Стелле она не говорит.