Кролиководство

— К твоему сведению, — возразила Банни, — дикие животные с тарелок не едят, — затем взяла свою тарелку вместе с ножом и вилкой и вышла во двор, где есть не стала, но сидела на траве и воображала, как остальные члены семьи задыхаются от чувства вины и раскаяния и как вскоре отец выйдет к ней и извинится. Возможно, вместе с ним выйдет и мать, чтобы обнять дочь, а потом, глядишь, и сестры придут к ней в комнату, чтобы просто с ней потусоваться. Когда Банни закончила фантазировать, то оставила тарелку и столовые приборы во дворе, потому что дикие животные не кладут посуду в посудомойку, пошла в свою комнату и села за письменный стол. Письменный стол был частью спального гарнитура, включавшего в себя кровать, комод и прикроватную тумбочку; все это было белое, с розовыми цветочками. Покрывало и декоративные подушки украшал принт, тоже с розовыми цветочками. Розовые «французские» шторы, розовый коврик в виде розы; в общем, комната Банни никоим образом не отражала то, что сама она характеризовала как мрак своей души. В ее комнате стены и потолок, заявила Банни, должны быть покрашены в матовый черный цвет.

— Ни в коем случае, — отреагировала мать. — Не в моем доме. Когда у тебя будет свой дом, можешь красить в нем стены в тот цвет, в какой пожелаешь.

— К твоему сведению, — сказала Банни, — черный цветом не является.

Банни довольно часто использовала в своей речи в качестве вступления фразу «к твоему сведению» — речевой оборот, ни в ком не вызывавший к ней симпатию.

Из своего письменного стола с ненавистным розовым цветочным узором Банни извлекла две авторучки и блокнот, который открыла на чистой странице. В тот период, который был невыносимым для всех, кому приходилось иметь с нею дело, Банни писала стихи, или то, что она называла стихами. Любой, кто понимал что-нибудь в поэзии, назвал бы это бредом, и был бы прав. Хуже того, она была плодовита и иногда по ночам писала по четыре, а то и по пять подобных, вызывавших чувство неловкости, заунывных банальных стихотворений с как попало обрывавшимися строчками. Банни помнит, что написала горы таких стихов, но не может вспомнить каких-либо связанных с ними деталей. За исключением одного из стихотворений, да и то в памяти всплывает лишь название, а именно «Идите вы все на хрен»; и при этом воспоминании Банни, впервые за долгое время, смеется. Это не то чтобы громкий смех, скорее — смешок, но все же это искреннее инстинктивное выражение удовольствия, заставляющее ее вскочить с дивана в поисках бумаги и авторучки, которые она и находит на кухне. Банни спонтанно открывает холодильник и достает оттуда яблоко.

С яблоком в одной руке и авторучкой в другой, опершись спиной на подлокотник дивана, с блокнотом на коленях, Банни пишет: «Идите вы все на хрен». Вгрызается в яблоко, офигительно хрустящее. «Идите вы все на хрен», новая редакция. Но какая может быть новая редакция, если оригинал исчез без следа? Банни зачеркивает слова «новая редакция» и пишет «продолжение», что тоже не совсем верно. «Снова»? «Идите вы все снова на хрен» — вот это годится. Отступает на строку вниз, авторучка готова к тому, что сейчас из-под нее польются слова. Авторучка-то готова, а слова не льются. Как будто Банни физически неспособна передать импульс от одного нейрона к другому, как будто ее синаптическая система закупорена, как бывает закупорена артерия и как бывает закупорена раковина в ванной волосами и остатками косметики, когда вода скапливается вокруг сливного отверстия, не зная, куда ей деться. Слова не могут или не хотят переливаться из головы в руку, из мысли на бумагу. Банни откусывает от яблока еще один кусок. На чистом листе бумаги пишет: «Идите вы все снова на хрен». Слова застревают в основании черепа, как в бутылочном горлышке. Банни с силой жмет авторучкой на бумагу, словно на железную дверь, которая либо заперта, либо слишком массивна, чтобы Банни могла ее открыть, и наконец пишет:

«Идите вы все снова на хрен» / Стелла, ты не имела права умирать.

Выпускает яблоко из руки, и оно падает на пол.

Вперед и вверх!

Только что из душа, свежевыбритый, с влажными волосами и полотенцем вокруг талии, Альби обнаруживает, что Банни спит. Видит валяющееся на полу возле дивана яблоко. Огибает кофейный столик, чтобы поднять яблоко, и в этот момент глаза у Банни распахиваются, словно жалюзи. Яблоко в том месте, где она поработала зубами, покоричневело. Банни ищет ощупью блокнот и, удостоверившись, что тот лежит в безопасности под одеялом, переворачивается на другой бок, чтобы видеть Альби, и говорит:

— Я поспала.

— И поела. — Альби держит яблоко в руке, как нечто, типа черепа бедного Йорика, наталкивающее на размышления.

— А сколько сейчас времени? — спрашивает Банни.

— Около шести. Как ты себя чувствуешь?

— Нормально. Хорошо.

Потом говорит: