Кровь боярина Кучки

Двадцать восьмой день липеца[354] запомнился Роду на всю его оставшуюся жизнь. В этот день новорождённый город Москов ознаменовывал свои именины двумя пышными свадьбами. Подаренное Рязанским князем судёнышко уносило скитальца от этих свадеб. Дубовый каюк устремился вниз по течению Мостквы-реки, как конь в родимое стойло. Мысли юноши не желали спешить с ним вкупе. Они все ещё были гам, на Боровицком холме. Там перед прибывшими из Владимира новобрачными поставили на свадебный стол куря с калачом и солонку. Там не боярышня, а уже княгиня заменила девичий повенец бабьей кикой. Там подмужняя жена в первую брачную ночь разувала мужа. Там теперь вино выставляют куфами, а не вёдрами, стопками, чарками. Там гремит сплошное плясание и пипелование. Гудцы-скоморохи играют на гуслях, трубах, бубнах, сопелях, сурнах, домрах, волынках, смыках, свирелях… Род видит Улиту в белом платье, свободными волнами ниспадающем долу. Она взмахивает широкими длинными рукавами с затканными золотом наручами. Золотой пояс стягивает её тонкий стан. Узорчатая кайма изумрудным прибоем колышется по подолу. Круглый отложной воротник безупречной белизны напоминает об утерянной девственности. Слюбом[355] или силком празднует она свою свадьбу? А его узничество продлится теперь не сутки и не седмицу. Лето за летом, зима за зимой, и неизбежный венец всему - домовина! Хвойные пирамиды, громоздясь друг на друга, уже готовятся схоронить неудачника. Вот три сосны на яру - свидетели их первой встречи. На тех вон кустах, убежав к реке, увидел он пёстрый лепест тонкого сукна с её золотистого чела, вышитую сорочку с её белых рамен и нетронутых персей, юбку-понёву с её волнующих чресел… А вон низкий пойменный подберег, куда на руках он вынес её с такого же дубового каюка. Род и теперь причалил к этому берегу, спрятал каюк и вышел на ту поляну, где в купальную ночь встретились они с цветом разрыв-травы. Проклятая разрыв- трава! Сумасбродное пожелание стать великой княгиней! А ведь не очень-то сумасбродное… Первый сын Гюргия Ростислав (Род мельком видел его на суздальской тризне) умрёт, как ясно сейчас представилось, года через четыре. Второй сын - Иван Гюргич - уже в могиле. А третий - Андрей! Станет Гюргий великим князем, обязательно сообразно своему нраву пожелает сломать дедовскую традицию: оставит киевский стол не брату, а сыну. И сыном этим будет Андрей! Род попытался его увидеть на киевском столе в Берестове и не сумел. Странно! Должно быть, пережитые муки лишили его напрочь или на время завещанного дара провидения. Зато ложными ощущениями знобит каждый нерв. Род идёт по тому болоту, где, зная нитечку, нёс на руках Улиту, и ощущает недобрый глаз всей своей спиной. Сумерки тяжелит болотный туман. Кто в этом трясинном, глухом краю может наблюдать за ним, разве что лягушки? Вот лесная росчисть старого Букалова новца. Сюда три года назад он привёл Улиту. «Принёс голубу на свою погубу», - пророчески изрёк тогда Букал. Грудь сдавило воспоминаниями. Род не выдержал, в полный голос позвал: «Ули-и-ита-а-а!» Ответом был хриплый смех в лесной чаще. Кто мог смеяться? Леший?

Однако бывший лесовик настолько увяз в своём горе, что совсем опростоволосился. Он не смог определить путь к последнему Букалову новцу, куда, собственно, и направлялся. Разумеется, старый волхв принял меры, чтобы чужак ни за что не вышел к его жилищу. Будет блукать около да вокруг, а заветное место останется в стороне. Но ведь Род не чужак. Лес ему - дом родной. Хотя единожды или дважды доводилось сбиваться с точки. Иной раз так запорешься в мыслях, что и в собственных хоромах перепутаешь все светлицы. Оплошавшему знатоку леса одна выручка - леший. Вот и сейчас, наполнив грудь хвойным воздухом, он издал безотказный клич: «Ух-у-у-ух-ух!» Будто бы эхо ему ответило. Он верил эху, шёл на ответный звук… И вот - знакомое подберезье, а за ним росчисть потаённого новца, где, покидая лес, прощался с Букалом.

Ноздри юноши дрогнули, потянули забытый сладостный запах. Он смотрел не на почерневшую келью, что хотя и похилилась, да сохранилась. Он тянул носом в сторону трёх дубов, заслонявших идол Сварога. Оттуда курился дым. Там приносилась жертва, осыпаемая сухими ароматными смолами. Кто её приносил?

Род бегом устремился к идолу. Перед жертвенником высился человек в Букаловом емурлаке, простирающий руки к чёрному кузнецу. Это был не Букал. Нет, конечно, не ожил, не облёкся заново плотью утопленный мудрый волхв. Спина знакома, а не Букалова.