Кровь боярина Кучки

Сразу вспыхнул перед глазами костёр, возле которого был задран медведем Дружинка Кисляк и едва не погибли его товарищи. Род не гасил этого костра. Стало быть, не о нём речь. Но чёткой зарубкою в мозгу сложилось: чужой костёр!

«Девятая заповедь: не ищи умершего…»

Смерть-косариха на поле жизни срезала многих близких ему людей. Где и как их искать? Чем далее, тем мудренее становились Букаловы заповеди-загадки…

«Десятая заповедь: одари своих убийц…»

Убить его намеревались и Зуй, и атаман Невзор, и княжна Текуса рукою Сурбаря, и князь Гюргий, и Амелфа с Петроком, наконец, вот недавно беглец Клочко… Никого Род не одарил за такую милость. Да и одаривать было нечем. Непонятная заповедь!

А строки на берестяном свитке уже кончались. Их оставалось две. И обе сразили Рода той же мудрёной таинственностью.

«Одиннадцатая заповедь: не желай жены, желай сына».

«Двенадцатая заповедь: не разевай рта в воде».

Род не единожды перечитал свиток, выучил все двенадцать строк, как молитву, запечатал бересту в тот же сосуд, вышел из кельи, по-кошачьи нашёл в темени свою любимую липу, в дупле которой когда- то разводил пчёл, скрыл в нем драгоценный сосуд… А спустя короткое время погас светец в волоковом оконце похилившейся Букаловой кельи.

7

Ловилась рыбка большая и малая, да уже не елась. Едва стали заводить бредень в очередной раз, Род бросил своё крыло, взошёл на подберег, вытянулся на песке. Фёдор с немым вопросом уставился на него и, не получив ответа, рассерчал.

- Истомился с тобой в молчанки играть… Зелен ты ещё идти по стопам Букала, добровольно подвергнуть себя измёту. Прежде сох по Кучковой дщери, ныне сохнешь по княжой подружии, стыд и срам! Не лесная келья тебе нужна - бабья ложня! Тьфу! Нет сил слушать твоё молчанье. Да и пора мне в путь. Отправляйся-ка со мной в Азгут-городок. Не желаешь идти к Ольговичу, ступай в Затинную слободу. Там у нас зреют ягодки на любой глаз и вкус. Не токмо смердки и огнищанки, есть и боярских кровей, даже княжеских. Оска Шилпуй с уворованной княжной нежился.

- Слушай-ка, Фёдор, - нетерпеливо прервал атамана Род, - Почему у тебя, язычника, христианское имя?

Дурной сбился с речи, задумался.

- Родитель у меня был богатый гость, - стал он объяснять. - Езживал прыткий новгородец с красным товаром аж в самый Царьград. И греки заморочили ему голову. Так полюбил все греческое, что и первенца своего назвал не по-нашему, а по-ихнему: Теодорус или Феодорус - враг его разбери! Свои стали Федькой звать, то есть Фёдором.

Род опять замолчал, да недолго на этот раз испытывал терпение старшего друга.

- Поеду-ка я с тобой, Теодорус, - мечтательно начал он. - Не в Азгут-городок, не в Затинную слободу, не к Ольговичу, а в новооснованный град Москов. Пока княгиню оттуда во Владимир не увезли, надобно - душа из меня вон! - лицезреть её хоть мгновение, перемолвиться хоть словечком. Не могу покориться горю, покуда она сама мне не повелит.

- Фу-у-ух! - взмахнул руками Дурной. - Не у тебя горе, а с тобой горе. Проще выкрасть бабу и - за реку Шалую к нам, где никакой владыка мира её не сыщет.

- Повелит - выкраду, - пообещал Род.

Извлекли бредень с двумя раками в матне, бодро пошли домой, вдохновлённые важным решением…

- Прости, Сварог! Не взыщи, Букал! - Уже за столом поднял атаман взор горе, наполняя кружку братским мёдом. - Кстати, есть для тебя подарочек, - крякнул он, отхлебнув ухи. - Мне его дал сам Бессон Плешок. Не пожалел покойник для друга собственного изобретения. А снаряд этот промысловый именуется «кошкой». - Он вскочил, вынул из угла кожаный куль, расшнуровал, разверз и извлёк оттуда наручи лёгкого металла с тонкими стальными иглами и поножи, столь же когтистые, наподобие рысьих лап. - Выйдем-ка, я тебе покажу искусство!

Выбрав гладкоствольную старую липу, Дурной пристегнул «кошку» к рукам и ногам, стремительно прыгнул на дерево, сделал по стволу несколько ползучих движений и грохнулся спиной оземь.

Когда Род привёл атамана в чувство, тот виновато произнёс:

- Хмель до добра не доводит.

Названый сын Букала долго вынимал пальцами боль из атамановой спины. После помог Дурному взлезть на полати, покинул келью и сам принялся за «кошку».

Без чьих-либо объяснений он понял, что искусство воровского лазания с помощью этого «промыслового снаряда» заключено в умении владеть своим телом. Нужно впиваться руками и ногами в отвесное древо, подобно кошке, затем, перемещая руки и ноги, двигаться вверх, при этом изгнать свой вес, позабыть о нём, иначе иглы не выдержат, ведь их нельзя вонзать слишком глубоко - с трудом вынешь и не удержишься. Движения должны быть плавными, лёгкими, будто бы сам ты достаточно лёгок и ловок для этих игл.

Род обрывался дважды. С детства привык падать с дерева по-кошачьи, не расшибался. Ах, Бессон Плешок, умная голова! Ах, незабвенный, незаменимый учитель!

- У-у-у-уй! - протянул восхищённый Фёдор Дурной, выйдя из кельи и сладко потягиваясь.

Высоко ему пришлось задрать голову, чтобы увидеть Рода.

Растреножив белого жеребца, атаман рысью сгонял в Олешье - два копыта здесь, а два там! - и привёл повечер чалую кобыленку.