Кровь и слезы Луганска

 Шофёр пожал плечами и скрылся в темноте, включил магнитолу. Заорала Земфира: "Ты совсем как во сне, совсем как в альбомах, где я рисовала..."

 Кровь стекала из кузова и тут же запекалась на жарком луганском солнце.

 Начали вытаскивать.

 Целых тел практически не было. Так, кусками. Руки отдельно, ноги отдельно. Голова в каске досталась Потапычу. Раззявленый щербатый рот, раскрытые белесые глаза, каска, кстати, натовская. С жовто-блакитной наклейкой на лбу. Голова упала на дно ямы.

 Тяжелее всего было таскать тела. Вся жидкость, все кишачьё содержимое стекалось на руки. Хотелось блевать. Ваньку повезло, ему уже было нечем. Остальные время от времени отходили за "Камаз", из которого капала кровь.

 Перед тем, как скинуть туловище в яму, приходилось проверять карманы. Как правило, они уже были пустые, перед тем, как грузить трупы в грузовики их, видимо, шмонали: вытаскивали документы, снимали жетоны, забирали телефоны.

— О! Двести гривен! — вытащил Дэн окровавленную бумажку.

— На хрен они тебе нужны? — спросил Сашка.

— И то верно...

 Разноцветная бумажка с Лесей Украинкой полетела вниз, в яму, упала на чью-то безымянную грудь.

 В некоторых штанах и куртках телефоны все же попадались. Дешевые кнопочные "нокии" и "филипсы". Некоторые еще работали.

— Кабздец, свинарник, — сказал Бригадир, заглянув в кузов грузовика. — Сам пусть моет.

 Остатки сала, мяса и кишок сгребли лопатами и выкинули в почти полную человечеством яму.

 Сашка полез в экскаватор, начал сгребать землю. Штрафники сначала стояли молча. Потом поскидывали по три горсти в могилу — хоть и нацисты, но все же люди. Уметь надо прощать. Пусть и после смерти.

— Эй! — крикнул водила. — Всё выгрузили? Я за второй партией.

— Воды привези, — пересохшим голосом сказал Бригадир.

— Ладно, новую яму копайте!

 Потапыч махнул ему рукой, мол, не сомневайся.

 Яма постепенно превратилась в холмик. Сашка заглушил экскаватор, за холмом улегся пыльный след "Камаза". В небе опять зажурчали жаворонки.

 В ответ из могилы зазвенели мобильные телефоны. Кого-то искали чьи-то бывшие мамы и жены.

За водой, вдоль маячков

 Утреннему стуку в дверь Палыч не удивился.

 Город жил утром. Вот как война началась — так и утром стали жить. Примерно в час дня жизнь уже замирала — не работали магазины и парикмахерские, поликлиника и администрация, сантехники и повара. Только один магазин в центре и рядом кафе работали до десяти вечера. Забавно, конечно, когда с одной стороны канонада, с другой дискотека.

 Ну вот половина седьмого, а в дверь кто-то настойчиво стучит.

 Палыч нащупал ногами тапочки, рукой очки.

 "Забавно", — подумал он. "Забавно, что слух на войне имеет большее значение, чем прочие чувства".

 Конечно, это стучалась не Валька с третьего этажа, не Игнат с восьмого. Они по-разному колотят в дверь. Валька настойчиво, но стеснительно. Она боялась жены Палыча, даже после смерти Маргариты Петровны. Словно тень ее все так же бродила по подъезду.

 Ритульку Палыч взял в жены еще в начале шестидесятых. С маленькой хохотушкой они объездили половину Союза: от Байкала до Вильнюса. А потом командировались сюда, на Донбасс, да и осели под Ворошиловградом. До Одессы ездили в отпуска, в Крым, в Бердянск по путевкам и дикарями.

 По выходным Палыч играл на саксофоне, и собиралась вся улица слушать Глена Миллера и Дюка Эллингтона.

 А потом пришла старость, с ней болезни. Палыч уже не мог дуть: силикоз — болезнь легких, болезнь шахтеров. Саксофон замер на настенном ковре, блестя зайчиками на утреннем солнце. Ритульку разнесло диабетом, она превратилась в Маргариту Петровну. Вместе с болезнями кончилось и государство. Внезапно Маргарита Петровна и Палыч стали гражданами какого-то украинского государства, в котором лекарств не было. Хорошо, что четверо сыновей смогли получить российское гражданство, они и помогали. Благо, до России тут два шага.

 А вот Игнат стучал по-другому. Ногой в дверь. При жизни Ритульки он бы не посмел, конечно, она бы ему весь мозг выклевала, алкашу такому.

 Игнат раньше-то не очень пил, только по выходным. А сейчас у него выходной каждый день. Пенсия. Местная — тысяча восемьсот рублей, украинская — тысяча двести гривен. Для того, чтобы получить украинскую пенсию — надо ехать до Станицы Луганской, там карабкаться по разбитому мосту под прицелом украинских снайперов и луганских автоматчиков. Ехать до ближайшего банкомата, выстоять в очереди несколько часов, снять деньги с карточки, потом обратно через линию фронта и, если повезет и на украинском блокпосту будут нормальные парни, провезти деньги домой, а на следующий день поменять гривны на рубли. Потом уже можно разик купить хорошей белорусской водки за семьдесят два рубля поллитровку. Самогон уже завтра, по полтиннику за литр.