Кровь и слезы Луганска

— Кем вы видите себя через двадцать лет в нашей компании? — передразнил седой девочку из отдела кадров. Девочка, конечно, была симпатична. Все при ней. И ножки, и ручки, и пухлые губки, глядя на которые, сразу видишь скабрезную сцену. Вот бы она этими красными губками моего меда сглотнула. Но девочка задавала дурацкие вопросы и седой дурацки отвечал ей:

— Кем я вижу себя в вашей компании через двадцать лет? Через двадцать лет я выйду на пенсию, даже если повысят пенсионный возраст. Так что в гробу я себя вижу.

— Что, простите?

— Мемчик неудачный, вашбродь, — отвечал ей седой

 Слово «мемчик» она поняла, а «вашбродь» уже нет. Седому пришлось объяснять. Все равно не поняла. Но на работу грузчиком-мерчендайзером его все равно взяли.

 И вот седой стоит и курит, а рядом напарник.

 Падает первый ноябрьский снег. Седой вытянул руку под желтый свет и засмотрелся, как снежинки падают на заскорузлую ладонь. Молодой же продолжил трещать:

— Вот сколько тебе там платили?

— Пятнашку.

— Серьезно, что ли? И ты за пятнашку поехал воевать?

— Нет.

— Что нет, — выдохнул сиреневым дымом молодой. — Ты только что сказал, что вам по пятнашке платили.

— По пятнашке платили, но ездил я туда за другим.

 Снег усилился, начал падать медленными хлопьями, хотя только что несся крупой. И ветер подул. Здесь, в Кирове, ветер особенный. Дует отовсюду и всегда в лицо. И всегда холодный. Однако ноябрьский снег — это хорошо. Он моментально засыпает болотную вятскую грязь, морозит ее и закрывает до весны. Здесь есть три времени года: девять месяцев зима, два месяца грязь, неделя комаров. Еще три недели плавают между грязью и комарами. Но есть и светлые моменты. В начале июня, когда черные дни уходят под наступлением белых ночей. И вот сейчас, в ноябре, когда первый снег падает на бугры мерзлой земли в самом центре города. Скоро сюда, к черному входу магазина, приедет «газелька» и седой с молодым будут ее разгружать. У седого кожаные тактические перчатки, у молодого обычные рабочие. С такими пупырышками желтыми по внутренней стороне ладони. С такими тоже можно воевать в первые дни. Нормальные такие, их не жалко. Но и дохнут они быстро. Кому как удобно, получается. А еще как у кого деньги есть. Кто-то кожаные перчатки сразу покупает, а кто-то десяток тряпичных — на месяц как раз и хватает.

— Ну так расскажи мне, зачем, кроме денег, туда ездить?

— Не хочу, — ответил седой.

— Почему это? — изумился молодой и сунул планшет под рукав модной курточки.

— Потому это, — сплюнул седой и затянулся в кулак. На выдохе белого спросил: — Тебе-то это зачем? Тебя ж туда не призывают.

 Почему-то мерзли коленки. Надо было кальсоны надеть. Здесь их называют термобельем.

— Да мне просто интересно, че ты вот такой...

— Какой?

— Ну такой... Грубый.

— Вырос таким. А был нежным, как ты, — седой посмотрел в небо, оттуда валилась снежная бесконечность. Даже голова закружилась.

 Молодой вдруг засмеялся:

— Ты гляди какой мемчик крутой.

— Какой? — спросил седой, продолжая смотреть в небо.

— Да лан, проехали, — и молодой открыл планшет.

— Ну проехали, так проехали.

 Двое курили. Один смотрел в небо, второй в ленту «Контакта». У одного все снежинки были разные, у другого были разные паблики. Снежинки были из воды, паблики тоже.

— Ты чего спрашивал-то? — выкинул в урну окурок седой.

— Кто?

— Ты?

— Я? — отвечал молодой, продолжая глядеть в планшет.

 Седой покосился на него:

— А тут кто-то еще есть?

— А? Да... Я чета...

 Молодой оглядывался вокруг. Не видя снега, он оглядывал побелевшую улицу. Если бы тут работал снайпер, молодого уже убили бы. Но снайпера здесь не было, его здесь не могло быть. Это Киров, это Вятка. Откуда здесь снайперы? Здесь войны не было с пятнадцатого века. А там войны не было всего семьдесят лет. Но в таком же, только украинском, городе однажды вместо снегопада по небу пронеслись ракеты «Градов». Пронеслись и упали сначала по восточным кварталам, затем по западным, потом по южным, досталось и западным. И смотришь, завороженный, на огненные ночные стрелы, разрубающие черное южное небо, а падаешь потом. Когда первый взрыв случается. И они, эти стрелы, такие медленные в небе, и такие быстрые на земле. Словно огибающий по дуге окурок, попадающий в край урны и разбрасывающий искры.

— А? — спросил седой.

— А? — ответил молодой.

 Каждый из них залип по-своему.

— Все равно я не понимаю, — вздохнул молодой. — Ты ж нормально в Москве жил, работал там. Вдруг сорвался и поехал на войну. Зачем?

— Я не знаю, — соврал седой.

 Все он знал. Просто не знал, как сказать. А когда не знаешь, как сказать: зачем говорить?

 Когда он первый раз вернулся с войны, то отказал в интервью всем местным, провинциальным журналистам. Левая половина лица болела и не могла двигаться. Правая дергалась нервным тиком.