Кровь и слезы Луганска

 ...Автобус прыгает на лежачем полицае. Воронцов схватился за вибрирующий планшет. «Вайбер» проснулся.

 Ноут нужен для работы. Планшет для переписок. Мобила для звонков. А еще она нужна для того, чтобы в Луганске снимать деньги с карточки.

 «Зря ты уехал».

 Конечно, зря. Надо было остаться и собачиться, как прежде. А ты могла бы и проводить, женщина.

 Воронцов ждал ее до последней минуты на «Щелковской». Но она не приехала и автобус отбыл в сиреневое одиночество.

 «Лопата глюканула, я думала, что еще семь вечера, но уже было восемь. Я приехала, а ты уже уехал».

 Лопатой жена называла свой планшет. Но вот зачем вот она это пишет? Что Воронцов должен ей ответить? И зачем отвечать? А сна уже не было. И как раз автобус начал тормозить у первой остановки.

 Дул пронзительный ветер, пахло сыростью. По фиолетовому небу неслись рваные облака. Воронцов поежился, зашел на заправку. Кофе — сто пятьдесят. К черту кофе, надо спать. Какао тоже — сто пятьдесят. Тут все по сто пятьдесят, включая малюсенькие пирожки с малиновым вареньем, зеленым луком, ливером и печенкой. Зато вай-фай устойчивый и не долбит автобусный телевизор по ушам.

 «Я уже уехал, да» — ответил Воронцов.

 Когда не знаешь, что отвечать, повторяй последнее слово и прибавляй «да».

 «Нам надо поговорить».

 «Поговорить, да».

 Как будто разговоров до этого не хватило. Странные существа эти женщины. Поговорить они понимают как свой поток сознания, вываленный на мужчину. Когда же мужчина начинает говорить, это считается его слабостью. Ну а что? У мужчин же нет чувств и переживаний. Любая эмоция, любое чувство, пережитое мужчиной и высказанное им в разговоре с женщиной — апофетически считается минутой слабости. А, следовательно, женщина впадает в панику. Воронцов пытался с каждой женщиной перебороть эту черту, но каждый раз падал в лужу. Поэтому: «Поговорить, да».

 А еще он зашел за какую-то будку и пометил какую-то область. Затем пошлепал по лужам к автобусу, опять улегся на заднем диване, сунув Плутарха под голову, накрылся бушлатом с головой, выключил планшет и подумал, что надо бы как-то уснуть. И тут же уснул, на этот раз без сновидений.

 Автобус тронулся, телевизор начал рассказывать очередной российский сериал. Или украинский, хрен их разберешь. Все одинаковые.

 За окном мелькали фонари платных трасс, по которым автобус шел бесплатно. Мелькали и здоровенные указатели на Липецк, Воронеж, Ростов, Луганск. С каждой минутой было все дальше от Москвы, все ближе к войне.

 Войне, которой нет, немножко ее было раньше, и хрен его знает, будет ли она дальше.

 И планшет под рюкзак. Вдруг она еще раз напишет? Стоп, планшет же выключен? Или включен? Спать, спать.

 И вот еще одна остановка. Странно, но не «Лукойл», а зеленая «Татнефть». А это хорошо — на «Татнефти» стоят бесплатные кофемашины. Значит, горячий шоколад с молоком, и опять пометить, и опять спать. И опять она ничего не написала. И опять мелькают заправки, туалеты, указатели. Махина подпрыгивает на лежачих полицейских.

 Воронцов спит на спине, стараясь не поворачиваться на левый бок. Там ребра еще не срослись. И левый глаз слезится сквозь сон. А еще он ужасно потеет, несмотря на сквозняк. Губы и рот его ссыхаются через каждые четверть часа. Чертовски чешутся ссадины на пояснице. Правой рукой он сжимает отключенный планшет и ждет вибрации. Во сне уже думает, что же ей ответить.

 Война все ближе и ближе.

 Впрочем... До войны еще очень далеко. Это из России кажется, что вот дорогу пересек — и там угар кутежа сразу.

 На самом деле, никто за ленточкой воевать не хочет. И перед ленточкой тоже. Ни в российском Донецке, ни в луганском Изварино дураков нет.

 Все хотят жить, любить, работать, растить детей, виноград и котов. А те, кто любит убивать — должны сидеть в тюрьме. И сидят, как правило.

 Когда Воронцов приехал первый раз в Одессу и отмечался в российском консульстве как журналист, то спросил у консула... Ну как спросил? Скорее сказал фразу, глядя в зарешеченное окно первого этажа:

— Да здесь же жить и жить можно. Вот море, вот земля. Воткни палку в эту землю и через месяц она виноградом расцветет. Зачем они тут воюют все время?

 Консул ухмыльнулся, ничего не ответил и расписался в аккредитации.

 Через два года Воронцов понял, почему здесь все время воюют. Жить тут слишком хорошо. И каждый норовит отобрать ту самую лозу с виноградом. А сам ее сажать не собирается. Гораздо легче отобрать, а не ухаживать. А потом, самое главное, тявкнуть на весь мир, что ты не агрессор, а жертва. Ты просто приехал в гости, а местные жители на тебя напали, а потом сами себя сожгли.

 Мир сейчас такой — прав тот, кто первый рассказал о себе, а не тот, кого убили. А то, что мертвые умеют говорить своими телами, то убийц пока не волнует. Главное сообщить всему миру — «Ой, это не я».

 Тогда, летом тринадцатого, Воронцов еще не знал, что ему через год придется стрелять в лицо такому лукавоглазому семнадцатилетнему убийце. Где-то там, в дымке, останутся жена, теща, кактус, кот по имени Макс.