Кровь и слезы Луганска

 Воронцов стоял с краю, на правом фланге. Девушка в пограничной форме и со спаниелем начала с левого фланга. Спаниель деловито обнюхивал багажи, виляя хвостом. Служба явно приносила ему удовольствие. Перед Воронцовым пограничная парочка развернулась и ушла, скрывшись в здании. Странно, почему бы? Тут же раздали паспорта, пассажиры расселись по своим местам. Автобус проехал несколько десятков метров и снова встал. По громкой связи водитель объявил, что теперь можно выйти и курить сколько влезет.

— Нейтральная зона. Делайте что хотите. Хотя... До туалета все же стоит потерпеть.

 Нейтральная зона была огорожена забором из сетки зеленого цвета.

 У южного забора стоял крест. На кресте висела табличка.

«Здесь погиб Голенков Денис Геннадьевич «Медведь». 17.07.1982 — 20.06.2014».

 Интересно, вот если махнуть бы на машине времени в семнадцатое июля восемьдесят второго? Дядя Леня еще жив, Советский Союз крепок как кремень. По крайней мере, маме и папе новорожденного Дениски так кажется, наверняка. Что там было, семнадцатого июля восемьдесят второго? Наверняка так же светило солнце, ветер донбасских степей свистел между терриконами. Евреи воевали с палестинцами, а арабы с персами. Итальянцы стали чемпионами мира. Через месяц появятся первые компакт-диски. В этот день «Динамо» (Минск) выиграет у бакинского «Нефтчи» 3:1 и станет осенью чемпионом СССР.

 В программе «Время» сообщили, что выполнен полугодовой план по дыням и годовой по углю.

 А Денис Геннадьевич будет орать, сучить ногами, требовать мамкину сиську. Отец же накроет стол в тенистом дворе и будет звать гостей на праздник. И вот если подойти к нему, к отцу, в тот июльский день и сказать ему:

— Ген, знаешь, твоего сына убьют через тридцать два года. И знаешь, кто? Нет, не бандиты. Нацисты. Ну, фашисты, такие же, как твоего отца ранили.

 И Геннадий, незнакомый по отчеству, посеревший и бледный вдруг двинется на тебя с кулаками. Через тридцать лет слово «империализм» останется только в учебниках. И будут они ходить в детский сад, читать вслух «Денискины рассказы», покупать на базаре молоко. Дениска будет бегать на реку и жевать свежий черный хлеб с крупной солью. Еще он будет не любить пенку в кипяченом молоке все еще пионерского лагеря. Никому неизвестный городок Изварино вдруг окажется пограничной зоной. А потом здесь, в десяти метрах от России, погибнет Голенков Денис Геннадьевич.

 Автобус гуднул, мы загрузились и поехали к луганской таможне.

 Здесь вообще не проверяли. Парни в таких же пикселях и с георгиевскими ленточками просто пробили паспорта по базам разыскиваемых. К Воронцову был лишь один вопрос:

— Цель прибытия?

— К бабушке, в гости, — привычно ответил тот.

 Луганский пограничник добродушно хмыкнул:

— У нас прям не республика, а санаторий для бабушек. Все сегодня к ним в гости едут. Доложитесь бабушке сразу по приезду.

 Он улыбнулся и отдал паспорт. Воронцов улыбнулся в ответ:

— Непременно доложусь.

 А сел в автобус и улыбаться перестал. Достал из внутреннего кармана куртки маленький блокнот и записал:

 «Воистину, во всех майданах более всего заинтересованы таможенники. Чем больше границ — тем богаче им живется».

 При этом он не заметил, что сел не на свое «лежачее» место, а рядом с женщиной, на одно из первых мест.

— А вы, наверное, из Москвы, журналист? — тут же спросила она.

— Извините, — пробормотал Воронцов. Он сам не знал, кто он сейчас. А представляться журналистом сейчас себе дороже. Вместо последних часов отдыха он получит три-четыре часа жалоб и заглядываний в глаза: «Помогите, вы же из России». — Я так... В гости. К бабушке.

— Да, да. Но вы же из Москвы? Скажите, когда все это кончится?

 Воронцов еще не знал, что этот вопрос будет самым популярным в этой командировке. Впрочем, этот вопрос ему задавали и в Твери, и в Питере, и в Кирове. Да везде, включая поезда. Однажды он сорвался и сунул в руки спрашивающему телефон. Сказал, что там есть личные телефоны Путина, Порошенко и прочих. Седоусый тот мужик отшатнулся, замахал руками: «Да что вы, что вы, я же понимаю, я все понимаю, но когда все это кончится?» На этот раз Воронцов сдержался.

— Помните, был такой протопоп Аввакум?

— Кто? — не поняла женщина, завернутая в какой-то большой сиреневый платок.

— Старообрядец он был. Шли они пешком куда-то в ссылку, что ли. Жена его и спрашивает, долго ли им еще терпеть, пешком да по осенней дороге. «До самыя смерти, Марковна, до самыя смерти».

— Эх... А пожить-то когда, для детей, для внуков.

 — Так ведь жили уже, спокойно, весело. Свадьбы играли. Именины отмечали. В Мариуполь, к морю ездили.

— Да... Ездили... Только жить начали, ваша правда... — она сунула края платка в рот и уставилась в окно.

 Автобус снизил скорость. Дорога пошла уже луганская. Эту дорогу не ремонтировали хрен знает сколько лет, возможно, еще с советских времен. А потом тут пронеслась война.