Кровь и слезы Луганска

 Первый раз Воронцов тут проезжал в ноябре. Ребята с Ростова подкинули до российской границы. Таможни он тогда прошел пешком. А потом долго стоял и голосовал. Ни одна из машин не останавливалась. Через четыре часа, после поллитровой фляжки коньяка, наконец-то остановилось такси. За тысячу его докинули до Красного Луча, там он успел на последний автобус до Луганска.

 Таксист сразу оценил состояние пассажира и сказал, что останавливаться на «проверить шины» не будет, а если и будет, то Воронцову не следует выходить на обочину, а сливать радиатор прямо на дорогу. «П-почему?» — поинтересовался замерзший до почек Воронцов. «Подорвешься» — мрачно ответил таксист. «Ааа...» — согласно кивнул Воронцов. «Дороги у вас, конечно, как после войны» — неловко пошутил гость Луганска. «Так после войны и есть. Вот здесь «Градами» работали, а вот это минометы». Воронки на дороге казались маленькими, но старую «Волгу» ощутимо потряхивало на них. А шутка-то была казенной, старой. Так шутил Воронцов еще в Кировской области, когда выезжал на редакционные задания в районы.

 Там местные дорожники сразу оценили сущность капитализма по Марксу. Зачем делать дороги один раз и на сто лет, если на следующий год гос.заказа не будет? Надо класть асфальт так, чтоб его смывало через год. И ямы там были как в Луганске, если не больше. Ну, положа руку на сердце, больше, чем от минометов, но меньше, чем от гаубиц. Вот там, на Вятке, такая шутка была к месту. А в Луганске нет.

 Но двухэтажный автобус все же легче переваливается через следы Изваринского котла. Не так чувствуются они позвоночником и другими частями тела.

 Воронцов смылся на свое место, полулег и тоже уставился в окно.

 Слева-справа — степи. Раньше, в детстве, он думал, что степь это такая равнина-равнина, на которой бескрайно колышется ковыль. Оказалось, что степь это такая стиральная доска, состоящая из балок и холмов. «Море волнуется — раз! Море волнуется — два! Море волнуется — три! Морская фигура замри!» Морская фигура замерла и превратилась в степь, остро пахнущую травами и... И травами. Этот воздух можно пить как чай. Вкуснее воздух был в Одессе. Тогда, еще до войны, осенью Воронцов выбирался с термосом на гребень холма. Под ногами Люстдорфа плескалось море, за спиной Черноморки расстилалась степь. Нагретый полынный воздух Причерноморья сталкивался на гребне с холодным запахом мидий. Этот воздух можно было намазывать на хлеб. А когда расцветали розы? Боже мой, Боже мой, ешь ложками этот воздух, ныряй в него и размазывай по телу. Своему телу и телам девушек. Боже, как свято было любить жену в этом воздухе.

 Воронцов еще не знал, что они ехали по «Дороге смерти». Ни в ноябрьскую поездку, ни сейчас, никто ему не рассказал еще, как по этой дороге шла колонна украинских военных и расстреливала всех, кто попадался ей на пути. Сидит бабушка и торгует орехами. Очередь из пулемета или обычного «калаша» — бабушка нелепо падает в кусты, ведро с орехами весело подпрыгивает. Стоит «Москвич-412». Из него выходит дед в шляпе, с силой закрывает дверь. Одно движение штурвалом и какой-то БТР, чуть сместившись из колонны направо, давит в лепешку и деда, и его советский раритет. Мелькание в окне занавесок — немедленно снаряд туда.

 Сколько людей погибло в тот день — никто не считал. Некому было считать. Как не считали тех, кто на этих бандеровских БТРах и танках доехал до перекрестка с дорогой, ведшей на Луганский аэропорт. Там они встретились с группировкой, выходившей на встречу. Сколько их там было? Пять? Шесть тысяч? В течение получаса эта группировка сгорела в чистом поле, когда несколько дивизионов «Градов» луганских ополченцев с разных направлений ударили по перекрестку. Долго потом сгребали бульдозерами останки.

 Всего этого Воронцов еще не знал. Потому что не успевал узнавать.

 Пока он просто ехал «до Луганска».

 ГЛАВА ВТОРАЯ. «А степная трава пахнет горечью»

«О войне писать и сложно, и просто.

 Просто, потому что вот он, конфликт — тут враги, тут наши.

 Сложно, потому что так писали сотни писателей. Надо написать так, как не писал никто. А как? Развивать внутренние конфликты? Вводить пошлую любовную линию? Тогда легко свалиться в этакую михалковщину. Заслонить гигантский фронт мещанскими, пошлыми поделками, подвиг — анекдотами, любовь — сиськами.