Кровь и слезы Луганска

 Убийце и впрямь семнадцать. Он с Харькова. Он стоит под июльским солнцем, по его обнаженному торсу стекают капли пота. Он не додумался убрать фотачки со стен «Контакта» и «Фейсбука». Вот лежит умирающая девочка из Одессы возле Дома Профсоюзов. Нога ее сломана в двух местах, торчит белая кость, брызжет кровь. А он просто поставил ногу на ее голову. И фотографируется. «Селфи с трупом, двадцать гривен, кто желает?» Желающих много.

 Было много.

 Один из них стоит перед отделением ополченцев спустя год.

 Дышит он тяжело, мутная капля пота дрожит над левым глазом. Зачем брать его в плен? Сержант, — по крайней мере, у него такие погоны, — дает отмашку. Парень вдруг падает на колени и начинает орать благим матом. У Воронцова автомата не было, был «ТТ», подогнанный комбригом. Он целился в каплю на брови, но попал или нет — не знал. Глаза закрыл. Но отделение-то не промахнулось.

 — Ты тольк не пиши об этом, — попросил отделенный. Именно так он и говорил, сглатывая окончания: «Тольк».

— Не буду, конечно, — соврал Воронцов. А может быть, и не соврал.

 О чем-то гудел двигатель автобуса под спиной. Мелькали фонари станций платной дороги. Воронцову снился сон.

 Будто бы он сидит в комнате и у него тот самый «ТТ», найденный комбригом на луганских складах. А еще граната. Гранату он хочет кинуть в разбитое окно, за которым шепчутся по-русски украинские солдаты. Но взрыватель почему-то пшикает синим дымком и ломается. А укропы вдруг слышат этот пшик и бегут в дом. Тогда Воронцов берет пистолет и прикладывает к виску. И ствол такой холодный-холодный. Пуля медленно пробивает кожу на виске, словно комар кусает. И совершенно не больно. Только мир темнеет, темнеет, становится черным. Черным до того, что не видно мизинца, которым Воронцов зачем-то касается носа. Вот она — смерть. Сердце ударяет раз, другой, еще полтора раза. Вот еще раз и все.

— Готовим документы, граница, — трубит голос ангела за рулем.

 Приехали.

 Когда-то здесь ездили по межрайонным дорогам. Две полосы, асфальт. Кто бы Воронцову в восемьдесят пятом сказал, что здесь будет граница.

 В том самом, восемьдесят пятом, он вместе с отцом летел над этой будущей границей. А потом появились таможни на каждом шагу: вот сейчас между ЛНР и ДНР таможни. Может быть, это заговор таможенников? Им удобно, на остальных плевать.

 Еще до войны Воронцов вез кота в Одессу, через Харьков. Так получилось, что прямых билетов не было из Москвы. С утра они бродили по улице. Кота кормить нельзя — нагадит в жаркой дороге. Из солидарности с котом Воронцов сам не ел ничего. Ну пили воду и пиво, конечно. Кому что. Солнечное лето было, предвоенное. Воронцов сводил кота на Красную площадь и показал ему Мавзолей. Кот отвернулся в переноске и мявкал. Мявкал на метро, на полицейских, на запах хот-догов.

 На харьковской таможне докопались до паспорта Воронцова, затем до паспорта котэ. За две тысячи неучтенных рублей они вышли. Пограничники и таможенники побежали менять рубли на гривны, а Воронцов с котом побежали в местное отделение «Сбербанка». Снимать бабло, пришедшее от тогда еще жены. Деньги сняли. Кот обоссал харьковское отделение «Сбера», не вытерпел. Их выгнали из здания, а потом, шепотом, сотрудница отделения сказала мужикам: «Спасибо!». Их закрыли на дезинфекцию, а девочек распустили по домам. Лишний выходной барышням.

 Воронцов с котом ушли в кафе, долго мылись. Кот орал благим матом в раковине, под холодной водой. Воронцов тихо матерился. Потом они ели сосиски. В тарелку капала кровь с расцарапанных рук. Коту это нравилось.

 Затем они ехали в купейном вагоне разбитого Украиной поезда «Харьков—Одесса». Кот устал ехать из Кирова и стал орать. Поэтому, чтобы не мешать никому, ночью Воронцов унес переноску с котом в тамбур, там они и спали.

 Почти так же он ехал в поезде «Симферополь—Киров» в девяносто третьем. Так, да не так. С котом в двенадцатом было легче.

 В девяносто третьем он вел пешую группу по горному Крыму. Бахчисарай — Баштановка — Мангуп — «Орлиный залет» — Большой Каньон — Ай-Петри — Алупка.

 Днем в Бахчисарае он, как командир группы, поменял у местного участкового деревянные рубли на бумажные карбованцы. В одном кабинете с участковым сидел и представитель контрольно-спасательной станции. У него встали на учет. Студент Воронцов заплатил ему русскими рублями. Несмотря на то, что российская валюта катилась под откос, украинская со свистом валилась в пропасть с бешеной скоростью. Хотя, казалось бы, куда быстрее русского рубля?

 Вышел Воронцов от них с огромным пакетом, набитым украинской бумагой.