Кровь и слезы Луганска

 — Ходи, в общем, и тыкай. Как звук какой почувствуешь рукой — копай. Там камень может быть, металл, кость, дерево.

— Кость? — пацан вдруг побелел. — А шо мы ищем?

— Трупы, Вася, мы ищем. Трупы.

— Мама...

— Ты шо, Василь, черепов боишься?

— Не так, чтобы очень, но шо-то как-то вот...

— Работай, Вася. Работай. А найдешь — меня зови, я помогу, пока ты в обмороке лежишь.

— Не могу, — грустно ответил младший сержант Вася из Харькова, — пан подполковник казав, шо прибьет и в отпуск не отпустит, если москаль первым что-то найдет.

— Ну так иди Вася, иди! Тыкай и копай!

 А Воронцов ходить и щупить не собирался. Все было проще. Проще и сложнее. Хотя нет. Ни проще, ни сложнее. Просто по-другому.

 Если тело закопали, а не забросали землей, там должна быть яма. Неизвестный Воронцову ополченец растаял в земле. Вышел травой, в дубки вот эти ушел. Да, да. И в перегной, и в червяки, и в трупные мухи. Круговорот питательных веществ в природе. И это норма, а не какое-то извращение. Умереть и дать жизнь другому — закон Вселенной. Ничего особенного и страшного в этом нет.

 А раз он растаял в земле и плоть ушла, то земля провалилась. И осталась характерная впадина. Вот по этим ямкам, если они тут есть, он и будет искать.

 Он ходил по перелеску змейкой, а щупом больше водил перед собой, словно слепой. Шел осторожно, кто знает, какие черти тут до него ходили и не понаставили ли они растяжек. Это касалось, конечно, не только этой войны. И там, в мирной жизни, находились шутники. В его экспедиции был отряд, которым командовал священник, отец Владимир. У него было пять своих детей и шесть приемных. А еще отряд из пары десятков детдомовцев. Поисковый отряд. Выезжал отец Владимир уже лет десять на одно и тоже место — в Рамушевский коридор Демянского котла. Там сотнями и слоями лежали вперемешку красноармейцы с солдатами вермахта. Лежали так, что порой разобрать было невозможно — кто где. Перемешивались друг с другом. И стоял лагерем отец Владимир на одном и том же месте. И раз на пятый, шестой, а может и седьмой, поленились они перекопать старое костровое место. А какой-то шутник именно в этот год взял и заложил в костровище немецкую «теллер-мину». То ли пошутить решил, то ли отвадить от «рыбного» места. Повезло. Взорвалась, когда у костра только трое было. Дежурных. Все легкие «трехсотые».

 А здесь могли поставить что укропы, что наши — «серая зона», по старому нейтральная полоса.

 Стоп!

 А вот и надо тут проверить...

 Полтора часа поиска — это мало. В рамках нормы. А вот звук характерный. Звук металла о кость.

 Воронцов опустился на колени, потом лег на бок. Вытащил щуп из земли. Ага, сантиметров пятнадцать залегание. Немного. Странно, что лисицы или собаки не растащили. Он стал работать ножом и руками — земля рыхлая, почти без камней. Ближе, ближе, ближе. Наконец, рука скользнула по чему-то твердому и продолговатому. Да, здесь надо кистью и совком работать. И Воронцов сделал то, что делать военному археологу нельзя. Он поддел кость ножом, потащил ее, она зацепилась за то-то. Надо же, веревка. Не сгнила? А, ну да. Пластик же. Или как он там? Полиэстирол? Да хрен с ним.

 Веревочная петля потащила за собой еще кости — обе малые берцовые, обе большие берцовые. Где-то в глубине могилы остались ступни.

 Воронцов выругался. Он совсем забыл, что эксгумацию могилы надо делать сейчас под фото-видеофиксацию. А еще сразу тащить сюда судмедиков. Пусть обследуют, пока он копает.

 Хорошо, что полностью не вытащил. Он запихал кости обратно, присыпал их землей, оставив на виду только одну, потом уже достал из разгрузки рацию.

— Двадцать четвертый, «Одесса», прием.

 Рация пошипела, через секунду ответила.

— Здесь двадцать четыре.

— Есть.

— Принял. Где?

— Сейчас выйду.

— Плюс.

 До вавилонского столпотворения сепаров, укропов и ОБСЕруш было всего шестьдесят шагов. Их вполне себе слышно было от могилы.

 В это время несчастный украинский сержант тщательно, по квадратам, обходил западную часть перелеска.

 Местные искренне считали этот островок дремучим лесом. Не зря. Воронцов, выходя к дороге, даже поганку увидел.

 Не видели они настоящие леса.

 Леса, леса! Зеленые моря: темные еловые, славные березовые, золотые сосновые. В сосновом лесу молиться, в березовом — любиться, в еловом удавиться. Интересно, а что надо делать в зимнем лиственном лесу, лысом как башка новобранца?

 А после ураганов завалы с пятиэтажный дом. И горе тому, кто попал в лабиринт таких завалов. Бывает, чтобы пройти километр бурелома нужен день, а то и два. Неверное движение и нога твоя, соскользнув на влажной коре свежеповаленного дерева, ломается в бревяном капкане. И чтобы спастись, нужно отрубить ступню. Или распилить десяток свежих бревен, сваленных хлыст-нахлыст.