Кровь и слезы Луганска

— Да в Москве у меня тоже все время спрашивали. Че, да, за Одессу поехал воевать? За женщину я поехал воевать. За сына. Чтобы вот не в каком-нибудь Кирове снаряды рвались.

— В Луганске, что ли?

— Желательно в Киеве, но пока в Луганске.

— А че, Киров лучше Кировска?

— Бляяя, — выдохнул Воронцов. — Да нельзя города сравнивать. Ничем не лучше Киров Детройта. Меня с тобой сравнивать нельзя тоже. Ты кривой-косой на левую сторону, я на правую косой и кривой. Кто из нас лучше? Да никто. Ну вот, война началась. Кировчане вятские ничем не лучше и не хуже кировчан луганских. Просто я приехал сюда, чтобы снаряды в Кирове не рвались. И в луганском Кировске тоже.

— А еще от бабы сбежал.

— От бабы? — не понял Воронцов.

— От бабы, от бабы. Помнишь, такую хрень как «кот Шредингера»?

— Ну... Да. Это такой кот, которого в ящик сунули. И давай радиацией облучать. Точно не помню, но там типа так. Котейку облучают радиацией. Со скоростью разложения кота один атом в секунду. Ну и еще там какая-то гремучая хрень, чтобы кот не выбрался. И вот Шредингер сидит перед ящиком и не понимает, жив кот или нет?

— Ты это к чему, товарищ капитан?

— Поменяй кота на женщину, ящик на твое отсутствие, а разложение атомов на секунды. Уехал ты. И с каждой секундой твоя женщина любит тебя все меньше и меньше. Но ни в какой момент ты, наблюдатель с линии фронта, ни в какой момент ты не сможешь сказать: вот, разлюбила. Если ты уехал, то никогда не можешь сказать, любит она тебя или не любит. Да и она сама не знает. Ты все еще пишешь письма, чатишься в «Контакте» и она тебе каждый день отписывает. Но она уже зажигает с другим на танцполе. Или на работе. Или в парке. Она в твоем ящике. И ты ничего не можешь сделать, только наблюдать. Хотя можешь вернуться и залезть в этот душный ящик. И женщина Шредингера будет тебя любить. Любить и ненавидеть, за то, что ты залез ей под каблук в этом тесном ящике. Впрочем, она будет тебя ненавидеть, если ты не вернешься.

— То есть, она в любом случае меня будет ненавидеть?

— Конечно. Она же женщина Шредингера. Ненависть — ее качество априори.

— А любовь?

— А любовь только апостерирори.

— Не понял...

— Ненависть дается по определению, без опыта. А любовь дается только с опытом.

— Опять не понял, — честно сказал Воронцов.

— Ненавидеть очень легко, — сказал капитан Бек, осторожно объезжая очередную воронку на дороге. — Ненависть — это скорость разложения.

— А любовь?

— Сам догадаешься?

— Скорость созидания?

— Нет. Длительность сохранения. Консервация склада с тушенкой — вот что есть любовь. Чем больше ты сохраняешь, тем больше любви в мире.

— Жадность, что ли? — хмыкнул Воронцов.

— Бережливость.

— Ну не все же женщины такие, как этот кот.

— Все, дорогой мой, все. Женщина любит тебя, пока ты на нее смотришь. Стоит только отвернуться, — и Бек вздохнул.

— Ну а те женщины, которые воюют? Здесь, в батальоне?

— Так они за мужиками приехали. А ты как думал?

— Никак не думал, — неопределенно ответил Воронцов.

 А на горизонте чернел террикон. Над терриконом медленно крутилось белое облачко. Тени от облачка крутились по выжженной породе, словно кто-то пытался маскировать огромную пирамиду каменной выработки.

— Жаль, что тебя в гражданке нельзя привезти, — сказал замполит, сворачивая на грунтовку.

— Хрен бы я поехал в гражданке, — передернуло Воронцова.