Кровь хрустального цветка

Убийство опустошает, оставляя лишь оболочку. Я осознаю все, скрючившись в клубок на мокром камне, раскачиваясь туда-сюда в луже собственной желчи.

Все эти годы я пряталась от самой себя. Двигалась без пульса.

Это не вруки убили всех в тот день. Они просто почуяли запах горячего угощения и прибежали полакомиться на бойню, которую устроила я.

Крохотный двухлетний ребенок.

Я раскачиваюсь, снова и снова, туда-сюда, вцепляясь в волосы, царапая руки, шею, голову…

Я.

Такое уродство не закрасить никакими красками.

Я разорвала связь с человечностью в нежном возрасте двух лет. Потеряла контроль, убила не только людей, которые ворвались в наш дом и отняли у меня брата. Но и слуг, поваров… мать.

Я убила собственную мать…

Содрогаясь и судорожно всхлипывая, я молюсь, чтобы ее смерть была быстрой.

Чтобы она не страдала.

Ее крик эхом отдается в голове; звук, который она издала, когда топор взметнулся в воздух…

Конечно, она страдала. Она видела, как ее сын истекает кровью, а потом как ее дочь превращается в чудовище.

Видела, как я умираю другой смертью.

Рордин приютил меня и нарядил ягненком, не зная, что на самом деле я волк. Просто мое оружие – не клыки и когти, а чернильно-черный огонь, настолько губительный, что он разрывает тела. Оставляет пузырящиеся, истекающие кровью куски.

Я качаюсь так сильно, что царапаю голую кожу о камни.

Неудивительно, что люди из коридора шепотов меня преследуют. Что их взгляды так обжигают. И неудивительно, что часть меня так стремилась собрать их воедино.

Я думала, что мои неосознанные картины были подарком тем, кто потерял себя в тот день, но это был колодец, исполненный вины, которая искала путь наружу любым способом.

Заставляла меня смотреть.

На такое множество лиц.

На такое множество широко раскрытых осуждающих глаз.

Убийца.

С губ срывается сдавленный, хриплый всхлип.

Не за тем ли мое подсознание придумало Черту безопасности, чтобы посадить меня в клетку? Возможно, оно посчитало, что лучше бы мне держаться особняком, если я снова потеряю контроль.

А что, если и это и правда случится? Неужели все, кто здесь обитает, окажутся разорваны на куски, а их обгорелые останки разметаются по залам замка? И Бейз тоже?

И Рордин?

Я тихо всхлипываю.

Для них я выжившее дитя, хотя на самом деле я их неудержимая погибель, которая только и ждет момента, чтобы вырваться на свободу.

Я должна искупить все, что натворила, и я никак не смогу этого сделать, если буду витать в облаках.

Нет.

Я лишь растрачиваю жизнь впустую в защитном пузыре, которого не заслуживаю и который может лопнуть в любой момент, проколотый как снаружи, так и изнутри.

Предложение Кайнона оказалось гораздо более ценным подарком, чем я предполагала. Уже слишком поздно возвращаться и что-то менять. Я буду действовать с помощью того малого, что у меня есть…

Сине-золотой куплы.

Я карабкаюсь по краю пропасти своего разума, тяжело дыша, вся в синяках, сломленная, окровавленная. Все до единого кусочки моего нутра уродливы, совершенно непохожие на мою истинную суть, спрятанную под фальшивой кожей.

Какая ирония.

Взобравшись на уступ, я сбрасываю в пропасть столько теней, что они способны скрыть дымящуюся груду смерти, а потом отворачиваюсь.

Отказываюсь снова смотреть в прошлое.

Поднимаю голову. Меня бьет озноб, зубы стучат.

Надо идти.

Встав на ободранные колени, я зачерпываю воды из источника, умываюсь и обмываю ноги, выполаскиваю желчь из волос. Отвязываю сверток от лодыжки и, шатаясь, встаю.

Перед глазами все плывет. Расползается, меняется местами…

Глубоко вдохнув, я делаю крохотный шаг к лестнице, затем еще один. Доковыляв так до стены, я тяжело на нее опираюсь и продолжаю переставлять одеревеневшие ноги. Осторожно поднимаюсь на первую ступеньку, хотя колени дрожат. Но я заставляю себя двигаться, чувствуя, как с каждым вздохом ко мне возвращаются силы.

Лишь на полпути я понимаю, что рубашка Рордина разорвана и обнажает правое бедро – и длинную рваную рану на нем, из которой сочится кровь.

– Дерьмо, – бормочу я, глядя вниз и понимая, что за мной повсюду тянется красный след.

Нужно чем-то перевязать рану, прежде чем идти дальше.

Преодолев ступени, я ковыляю по коридору, и с каждым неверным шагом неизбежное возвращение Рордина все ближе.

Если он застанет меня в таком виде, мне крышка. Он прикует меня цепью к стене и будет лаять до тех пор, пока я не заору и не выложу всю правду.

Сердце пропускает удар, и я перехожу на трусцу, стискивая кулаки, сжимая зубы.

Стараясь не обращать внимания на боль, которая проносится вспышками по ноге всякий раз, когда я ее заношу, я практически взлетаю по Каменному стеблю под отголоски чьего-то спора. У моей запертой двери стоят Вант и Каван, мокрые и испачканные кровью, и кроют друг друга руганью.

Спор тут же обрывается, едва они замечают меня, стоящую на четыре ступеньки ниже, и они чуть не выпрыгивают из сапог.

Худшая стража в мире, серьезно.

Каван оглядывает меня с ног до головы – задерживает взгляд на окровавленном бедре.

– Что, мать твою, с тобой случилось?

– У тебя кровь, – заявляет Вант так, как будто это новость. – И на тебе мужская рубашка.