Кровь на шпорах

− Чертовы псы! − разорялся Йозеф, спускаясь по лест-нице в погреб. − Немудрено, что оно кончилось, когда в дом приходит такая свора. Выдоят подчистую, точно корову. О Моисей!

Глава 3

− Господи, ты несносный мужик! Ты же не даешь мне отдышаться! Осторожней, не порви платье, другого ведь не купишь! Дай, я сниму его… успеешь! − Тиберия, одна из воздыхательниц братьев де Аргуэлло, с тринадцати лет жившая приживалкой в развалюхе старого Катальдино, быстро раздевалась.

− Ты давно ждала меня? − Сальварес щелкнул серебряной пряжкой ремня, принимаясь расстегивать крючки черных бархатных штанов, по бокам которых от пояса до колен шли искусные прорези, застегнутые двумя рядами перламутровых пуговиц с золотым ободком.

− Всю жизнь! − Расшнурованный корсет, как лепестки розы, раскрылся и сполз, оголяя плечи и грудь. − Ну, нравится? − с волнующей дрожью в голосе сказала она, оставляя рот соблазнительно приоткрытым.

«Видели и получше», − заключил он, но, чтоб не обидеть, бросил:

− С ума сойти… и что особенно радует − числом две.

Расправившись с курткой, богато расшитой золотым позументом, индейским шейным платком и вигоневой шляпой, он обрубил:

− Я хочу сейчас и сразу.

Тиберия звонко засмеялась, взбивая расплетенные косы, и тягуче передвинулась на другой край огромной крестьянской кровати. Там, развалившись тигрицей, она предоставила лейтенанту возможность восхищаться собой. Она любила видеть пьяные от страсти глаза братьев, теряющих волю, оказывающихся всецело в ее власти.

И сейчас, чувствуя на себе интимный свет свечей, коптивших в медных стаканчиках на подвешенном к низкому потолку тележном колесе, и ощущая изголодавшийся взгляд, скользивший по ее икрам и бедрам, она умело скрестила ноги, приняв еще более соблазнительную позу.

− Ты слишком долго отсутствовал, милый… Мог потерять меня, а я могла забыть…

− Да неужели? − сказал он, не отрывая глаз от ее прелестей. Он представлял, как ее большие, бордовые сос-ки стянутся и отвердеют под его поцелуями.

− Поторопимся, − Сальварес придвинулся ближе, − у меня еще целая куча планов.

− А я вхожу в них? − она коснулась губами его плеча, заглянула в глаза. Ее дыхание было свежо, что яблочный аромат.

− Ты как всегда в проигрыше. Эти скачки не для твоих ножек.

Тиберия опустила голову, теряя улыбку:

− Это беда всей моей жизни… Я всегда хватаю леденец с горького конца.

− Беда твоя в другом, − он потрепал мулатку по щеке и качнул ее навахские48 серьги-двойчатки с серебряными подвесками. − Ты носишь юбку, а это для нас, как красная тряпка для быка. И вот что: хватит разговоров! Я не тот сопляк, который забрался в хлев, чтобы смотреть на твои ляжки.

− Но-но, убери руки, − она проворно подтянула блестящие колени к груди. Шальное веселье в черных глазах пропало, и она жестко сказала: − В кредит теперь не даем… Война, мой друг, война. − Тиберия рассмеялась, показывая младшему де Аргуэлло кончик красного языка между полуоткрытыми устами.

Сальварес присвистнул, однако стянул с сундука темно-вишневый шелковый шарф с кистями, служивший поясом, и извлек из притороченного к нему кошелька звонкие монеты.

− Здесь двадцать реалов. − Деньги серебряным холодом раскатились у ее живота.

− Нет, амиго. Цена возросла. Теперь, когда инсургенты угоняют всех баб в свои лагеря, мне платят за каждый фунт49 веса.

Он, не считая, осыпал ее ноги сверкающей горстью.

− Ты стоишь каждого своего дюйма.

Говоря это, драгун не грешил. Конечно, Тиберии было далеко до совершенства, тем более, что она была мулатка, однако, право, немногим женщинам дано было сравниться с этой смоковницей из Навохоуа. Тот, кто хоть раз добивался своего, позже не знал ни отдыха, ни веселья, покуда снова не ложился с ней, чтобы утолить собственный голод.

Сальварес и Луис не раз испытывали чары сей плоти. Она была полна тайн и загадок.

Еще умирая от жажды в скалистых курумах50 Чоррерас, продираясь сквозь колючие ветви и шипы мескито и сумахи, Сальварес думал о ней, зная, что лошади шли в Навохоуа. А уж когда сама десница Господа помогла им переправиться через Рио-Фуэрте, он напрочь потерял покой и уверовал, что ни у одной женщины на свете нет такой шоколадно-золотой кожи и таких пышных волос. В эту по-следнюю ночь, отделявшую его отряд от селения, он, лежа у костра, завернувшись в расцвеченный солнечными красками индейский серапе, не раз с внутренним стоном мысленно умирал на ее груди и столько же воскресал. Страсть предстоящей встречи частями пожирала его, и теперь поглотила. Сальварес крепко придавил мулатку к ложу.

− Погоди, я забыла тебе вернуть сдачу, − руки лианами обвили шею, и она поцеловала его умело − долгим, горячим поцелуем, так, что у него перехватило дыхание и заныла нижняя губа.

Тиберия прерывисто дышала, разум ее туманился, а губы Сальвареса уже жадно торили тропу к медовым округлостям грудей.

Внезапно он застыл, прислушиваясь к ее внутреннему напряжению.

− Какого черта! − драгун рванул Тиберию на себя за мягкие плечи. − Я мало заплатил тебе? Что ты еще хочешь, голову мою на тарелке?