Кровь на шпорах

Несмотря на все старания сдержаться, не уступать эмоциям англичанка ощутила, как предательская краска залила лицо и шею. Надо было что-то сказать, и чем быстрее, тем лучше.

− А вы чудесно, просто потрясающе поете. В вашем голосе все: широта России, снега и дороги.

− Премного польщен, мисс! Но будет об этом… Мелочи… Умоляю, приходите нынче же в кают-компанию на ужин, я буду стараться исключительно для вас… Музыка что любовь, ее надо пить: дамы глотками, господа залпом. Знаете ли, − он влажно сверкнул очами. − Красивую даму, как вы… Верьте, безумно хочется напоить музыкой и вином, а с дурнушкой… впору и самому, пардон, надраться.

− Это комплимент, сэр? − спросила она и спохватилась, что откровенна в вопросах, хуже кухарки.

− Как вам угодно, голубушка, − он вновь поцеловал ее руку, задержав в ладони боле, чем следовало.

Джессика внутренне напряглась. Эту тактику она щелкала как орех: «Вам холодно? Прижмитесь ко мне. Вам жарко? Ах, Боже, к черту условности − разденьтесь…»

− Мисс Стоун, − сердце ее часто забилось − вкрадчивый голос Гергалова звучал совсем рядом и волнующе хорошо. − Когда вы забываете напускать на себя строгость, вы просто чудо.

Сильные пальцы внезапно схватили ее за плечи и властно прижали. На миг она потеряла дар речи, ощутив вкус его страстных губ.

От чужих глаз их скрывали вытащенные на просушку из трюмов ящики и короба с провиантом. Но молодая женщина, запутавшаяся в чувствах, прекрасно сознавала, что означает сей стартовый поцелуй…

Если она не прочь покрутить с помощником капитана, то неужели откажется закрутить роман с ним самим?

Взволнованная, вся − клубок негодования, она вырвалась из объятий, оцарапав Гергалову шею. Сашенька, теряя голову, готов был пасть на колени, но она лишь брезгливо одернула сбившуюся накидку. Лейтенант покачал головой: ее достоинства были столь притягивающими, что против воли вызывали восхищение. «Чертовка, не характер, а порох с перцем! Да, Шурочка, похоже, вы влипли, и крупно…»

− Господи, мисс Стоун! − на него было больно смотреть: красивое лицо искажала мука. − Вы… Вы не хотите мне ничего сказать?

− Нет. Тем более, что нам больше не о чем говорить. −Она нервно затянула атласный бант шляпки, однако не удержалась. − Если не можете подобрать ключ к даме −советую искать даму к своему ключу.

Подхватив юбки, Джессика решительно простучала каблучками по трапу. «Вот и дождалась! Боже, старая песня! Они все одинаковы, как ножи на столе! А вообще-то он мил. Мундир с иголочки. Портной у него «с руками», хотя и не гений, конечно».

Глава 8

Преображенский, бодрый и свежий, как утро, закончил свою работу с пером. Еще раз пробежал взглядом по сделанной записи: «…землю ожидаем узреть со дня на день… Птиц теперь наблюдаем великое множество… Ход «Орла» временами затабанивают подводные леса водорослей: синие, красные, желтые. Один из матросов вызвался попробовать их на вкус: сказывает, противно и горько. По ночам подвахтенному разрешено с факелами в руках гарпунить привлеченных пылающей паклей глубоководных рыб. Видим много акул, некоторые, что собаки за хозяином, следуют за фрегатом долгие часы, так, что матросы дают им веселые прозвища…» Андрей хлопнул толстой коркой судового журнала, щелкнул застежкой и положил его в шкап. До ужина еще оставался час, и он, пользуясь свободной минуткой, взялся полистать томик Карамзина. Но строчки растворялись, пред мысленным взором проступали нежные черты загадочной пассажирки. Изящная, точно стеклянный сосуд с прозрачным липовым медом, мисс Стоун пленяла его золотом волос и каким-то грустным, осенним взглядом. Ее образ напоминал предрассветную даль, колокольный перезвон, плеск голубиных стай, завораживающую тишину невиданных прежде лугов и парков.

Андрей вздохнул, отложил тисненный серебром сборник и раскурил любезную трубку. В груди расплескалась детская радость, и он вдруг остро, как это бывает весной, ощутил густой аромат рвущихся к солнцу почек и волнующий запах талого снега. Он покрутился на койке, точно не одеяло с матрасом под ним, а угли. Плеснул в кружку еще не остывшего кипятку, который «принес в клюве» Палыч. Чай был душист, но не сладок. Однако капитан не заметил этого. Раздумье зеленых глаз тонуло в коньячном цвете чая, тщетно силясь пересчитать чаинки, вяло кочующие по широкому дну.

Он колебался. Жизнь уже трижды ослепляла его, и всякий раз Андрей давал себя одурачить, уверяя друзей и домашних, что именно «эта» готова делить радость и боль! Увы… Амур ломал крылья, даже не сумев их толком расправить. И тогда, устав при штабе ногти покрывать лаком, Преображенский, отправляясь служить на край земли, дал зарок, что черта лысого позволит себе еще хоть раз морочить голову из-за юбки.