Кровь на шпорах

Бодряще похлопывая парусами, фрегат «ловил ветер», продолжая вершить путь. Отштормовавшийся «Северный Орел» щеголял чистотой под спелым солнцем, зависшим в головокружительном ультрамарине. Люки все были настежь, и нижняя палуба задышала свежестью.

Джессика улыбалась: океан, еще недавно вселявший панический ужас, нынче нежил и баловал покоем, лениво играя изумрудно-серебряной зыбью. Его манящая бездонная синева едва уловимо, что колыбель, покачивала корабль. На шканцах92 толпились вахтенные, делали замечания в адрес игривых дельфинов, сопровождающих судно, и тайком, а кто и в наглую, разглядывали задумчивую леди.

− Эка статная дивчина, все при ей… верно, Саныч? Даже в обиду, что басурманка…

− А то бы ты, глупеня, хрюкнул от счастья и подгреб к ней с кормы, − матросы загоготали.

− Ты хоть и знатный марсовый, Соболев, а какой-то того… Без малейшего понятию… С медведем не борись, с купцом не судись, не по наш клюв горошина…

− Да не о том я, лясники! − Соболев дернул обиженно носом, похожим на валенок, и почесал раннюю, не по годам, плешь.

− Знамо, не о том… Тебе хоть ссы в глаза, всё Божья роса, Юрь Александрыч. Философишь, брат… гляди, дофордыбачишь…

− А по мне, барбосики, к беде она у нас… Баба − она завсегда к беде… тем паче, ежли на корабле.

Все примолкли, пужливо покосившись на незаметно подошедшего боцмана Кучменева.

− Сплюнь, − раздался среди вахтенных шепот.

Гнетущую тишину разбавили склянки93, оповещая о смене вахты.

− Айда, братцы, отмотыжились! − невозмутимый Соболев хрустнул ногтем по густому усу. − Шилов хвастал, нынче знатный гуляш сварганил… Господа Даньку за добавкой дважды гоняли…

* * *

Джессика, так и не дождавшись, когда Линда соизволит открыть глаза, отказавшись от обеда, вышла глотнуть свежего воздуха и побыть наедине со своими, увы, невеселыми мыслями. А поразмыслить было над чем.

«Кто я, что я?.. Уставшая от невзгод и вконец запутавшаяся в паутине вранья жертва… Дочь знатного лорда, превратившаяся в альковную куклу интриг и заговоров, летучая мышь… Ах, леди Филлмор, в какую бездну вы сорвались… Теперь этот склеп под парусами… Какие черные ветры уносят меня? Куда?»

Она вздрогнула, вспомнив недвусмысленную улыбку барона, его пальцы с крупными розовыми ногтями и зловеще сказанное: «…вам не скрыться от нас. Помните, моя дорогая, не станет меня − взойдут другие имена, коим поручено будет контролировать каждый ваш шаг, каждое дыхание… Мы заставим вас сыграть роль сыра в нашей мышеловке. Иначе лорд Филлмор…»

Аманда закрыла глаза, крепче сцепила пальцы на поручне. Пульс острыми молоточками застучал в висках: «Боже, отец!..»

Думы о сложившемся положении стерли последние краски с лица, расцветив шею алыми пятнами лихорадочного румянца. На какой-то миг ей вдруг послышались в плеске воды, хлопанье парусов и криках матросов голос Пэрисона и больной стон отца. Полнейший вздор, право, причуды воображения. Тем не менее, корабль для нее оставался враждебным, наполненным пугающими тенями…

Она подставила лицо солнцу, − на сердце стало отчасти спокойнее. Как это ни по-детски, но леди Филлмор боялась сумрака каюты, вязких ночей с хлюпом волны и подолгу страдала бессонницей.

Рыжая Линда тоже боялась ночей, усердно листала страницы Писания. Но вопреки всем своим страхам и к досаде госпожи вскоре начинала сладко сопеть, выводя корнуэльским носом завидные трели. А госпожа, чтобы взять себя в руки, истово молилась, целуя подаренный золотой крест, и мысли ее в эти часы были не только о Боге.

«Любимый…» − глаза леди Филлмор наполнились злыми слезами: Фатум был столь несправедлив. «Ты мое волшебство… кое любого мужчину делает счастливым. Нужно только знать, где искать его». − Аманда вновь опустила тяжелые от слез ресницы, прислушиваясь к голосу воспоминаний и ветра. Легкий и нежный, он ровнял складки голубого платья, шаловливо прижимал прохладный шелк к стройным бедрам, точно ладони Алексея, и шептал голосом князя: «Ты всегда будешь в сердце…»

Она поражалась, как врезались в память его глаза с золотистыми блёстками, что искры слюды на сырой гальке; длинные пальцы с пригревшейся в них иллинойской трубкой и губы, таившие еле заметный намек на насмешку. Последняя фраза, сказанная по-русски, тепло и емко: «До встречи». Прощальный поклон и затихающие шаги… Блестящий мундир, рука на эфесе кортика… Человек, для которого доблесть и честь не расхожая маска, а жизнь…

− Или смерть… − сказала она в сотый раз, мысленно провожая присыпанную снегом карету князя.

Дельфины, устав резвиться, последний раз показали свои глянцевые спины. Взгляд леди Филлмор терял в неровном ритме волну за волной: очередная, прозрачная и свежая, магически притягивала, а предыдущая не отпускала.

Хриплый крик седого альбатроса заставил ее оторваться от дум. Проводив взглядом птицу, она посмотрела во-круг, невольно испытывая восхищение, созерцая ужасающее безбрежие и величие океана.

Воздух был до того пронзительно свеж, что казался зеленым.

Глава 7