Кровь на шпорах

Он не выносил их нб дух, особенно тех, которые преследовали его. Они либо ликовали от того, что играли офицерским плюмажем99 его треуголки, либо старались оскорбить, говоря за глаза всякие гадости, глупо, по-бабьи, надеясь таким путем привлечь внимание капитана. Уж чего-чего, а подобного добра у Андрея хватало, как у хорошего охотника трофеев. Были «ягодки» и в Охотске: румяные, сладкие, звонкие… И он, конечно, делил с ними время, да только любовью там и не пахло. Так, баловство. «Давайте не будем, любезная, опускаться до «кабатчины», − обычно говаривал он поутру, глядя в возмущенные глаза. − Я, знаете ли, сих сцен не люблю. Нынче, когда минула ночь, мы не связаны друг с другом ничем, кроме воспоминаний… Надеюсь, сударыня, мы можем хотя бы оставаться учтивыми… Честь имею». И он уходил физически облегченный, но на душе, черт возьми, скребли кошки. Преображенский ощущал себя комком грязи, живущим неправильно, без узды… Однако проходило время и он резонил себя: «Хватит с меня и перины! А для сердца − цель имеется, к оной иду уж не на словах, а под российским штандартом!»

В капитаны войдя и по морям походив немало, опечалился Андрей Сергеевич, несносно было верить, до слез обидно, будто земля уже вся ведома из конца в конец! Тайны просила душа, загадок и дерзких свершений во благо Державы.

Но теперь решительно всё стало с ног на голову: и он, огрубевший, как все моряки, видевший кровь и страдания, что дубят душу и притупляют сердце, испытывал странный прилив чувственности. Ему не давали покоя благородная грация, улыбка при встрече и тонкий аромат духов мисс Стоун. Он мысленно распускал ее волосы, и, запустив в них, как в струи, персты, погружал и лицо, горящее жаром томлений и страсти.

Забыв про остывший чай, Преображенский предался воспоминаниям, перебирая в памяти бусины их столкновений.

А начиналось всё так. Проводив мадемуазель до каюты, вручая ключи, он шутливо сказал:

− Вот ваша обитель, мисс. За сей дверью есть всё необходимое для путешествия, пожалуй, кроме ванны и вашего крепкого желудка.

Он ожидал обычных кривых губ, иль зажатого носа, иль откровенно брезгливого: «И в этой собачьей конуре вы предлагаете даме пересекать океан? Да здесь, простите, аромат − почище свинарника и места для кошки, и то без хвоста!»

Однако мисс Стоун жала не показала. Напротив, наградила улыбкой и мягко молвила:

− Благодарю, сэр. Не возражаете, если служанка сейчас же внесет вещи и займется устройством каюты?

Капитан приподнял брови, глядя американке вслед: «Ну и штучка! А поглядеть, так принцесса на горошине…»

Поднимаясь на мостик, он подавился кашлем, представив, во что превратят эти ручки каюту военного корабля: атласные занавески, кисейные оборки на столике и прочая легкомысленная мишура − срам, да и только!

Прошла неделя-другая, и досада волна за волной уступила место невольному уважению.

«Бог знает что! Эта мисс Стоун − стойкий оловянный солдатик. Ни стонов, ни писка, ни просьб… Хм, да я просто горжусь ею! Такой пассажир не в обузу. Ради Христа, пусть щебечет с прислугой, лишь бы под ногами не путалась у матросов и не пыталась использовать свои женские чары, чтобы вскружить кому-нибудь голову. А эта может!..»

В кильватере отжурчала еще неделя: корпения над картой, борьба с парусами, словом, обычные морские будни, но вот закавыка − он потерял покой. Американки по-преж-нему было не видно, не слышно, но ее волнующее присутствие ощущалось!

И вот однажды после дождливой вахты, когда Палыч стягивал с него сапоги, Андрея Сергеевича вдруг осенило, что он, если память не врет, впервые встретил даму, которая не замечала его.

«Иногда женщина уклоняется от «швартовки» с мужчиной не оттого, сударь, что он не по нраву ей, а потому как страшится не приглянуться ему, − вразумлял в одном из откровений Захаров. − Случается и наоборот: до свадьбы, пардон, баба хочет, чтобы мужик не сводил с нее глаз, а после уж только уши развешивал. А вообще замечу, Андрей Сергеевич, коли разговор зашел: их и нашу породу раскусить нетрудно: мы жаждем стать первыми в жизни женщины, ну-с, а они, как водится, последними в жизни мужчины…» Дмитрий Данилович грозно сопел над блюдцем с чаем, коий он, так сказать, «для толку» заправлял коньяком, а потом вежливо обидел вопросом:

− Не клеится, Андрей Сергеевич?

Преображенский сделал вид, что не понял интереса Захарова, а ночью страдал, валяясь без дела на койке. «Проклятье, ужели влюблен?»

Днем позже, в час, когда в зеркало океана смотрелись звезды, они столкнулись на полуюте у офицерских кают.

− Добрый вечер, сэр, − сказала она мелодичным голосом. − Волшебные звезды, не так ли?