Кровь на шпорах

Здесь же, помимо трех офицеров, в углу на диване, скрытый густой тенью книжного шкапа, отогревался Шульц. Одетый в толстый, грубой вязки жакет, штурман с серьезным видом выколупывал зубочисткой засевших в окаменевшей галетине личинок жука-точильщика и что-то гнусавил под нос. Белые, с черными головками черви падали на колено, и он методично, как плотник, забивающий гвозди, давил их кургузым ногтем указательного пальца или размазывал тяжелым матросским сапогом по палубной доске.

Шульц не числился в рядах тех приверед, которые воротили нос от издержек морской «хаванины». «Червь −насекомое, а все понимат. Дерьмо жрать не будет, − рассуждал он. − И ежели он уважает поросшие мхом плесени сухари, то какого черта я должен брезговать?!»

Усиливающаяся качка и монотонный стон корабля сводили с ума, и мичман Мостовой, вконец убитый каютной молчанкой, не выдержал:

− Ради самого Христа, подайте совет… Очнитесь, господа! Так же нельзя! Может, в шашки на «магнитке» сыграем, иль в «шестьдесят шесть», а хотите, принесу из каюты газеты… Дмитрий Данилыч, а? − он посмотрел на задумчиво жующего солонину старшего офицера и порывисто заверил: −Они хоть и не первой свежести, господа, зато цельная стопка, и, клянусь, полны преинтереснейших сплетен…

− Помилуйте, Гришенька, и так воротит… В Охотске разве не нахлебались вестей?

− Да какие там новости, Дмитрий Данилович, Бог с вами! Холера да утопленники. Миницкий − скряга, всего лишь один бал устроил, а ведь там были модисточки и лоретки, господа. Я прав, Андрей Сергеевич?

Преображенский невпопад мотнул головой. «Где Палыч, двухголовый? Как там мисс Стоун?»

Фрегат застонал под тысячепудовым ударом волны, со стены расстроенно-гулко бренькнула об пол гитара.

− Шквалюга чертов!

Все ухватились кто за что, а безусый вестовой Захарова, входивший в кают-компанию с масленкой и банкой печенья, ухнулся на спину, спасая в вытянутых руках офицерское лакомство. Шульц кинул матросику на выручку свою руку, помог подняться и хлопнул по плечу:

− Эх, трава-зелена, держись шибче, не то, гляди, улетишь за фальшборт81, или смоет в шпигат82 вместе с курами.

Молодой матрос Чугин вспыхнул июльской земляникой, Андрей Сергеевич с Захаровым рассмеялись, а мичман сузил глаза в обиде. Шульц раздражал его положительно всем: и тем, что стоял в качку словно привинченный, и что по вантам «обезьянил» ловчей, и тем, что в статской, а не в военной состоял службе; бесил и видом своим, обтрепанным, но чертовски уверенным, и даже тем, что немец он, а не русский.

И шутка его, казалось мичману, была брошена не матросу Кирюшке Чугину, его одногодку, а лично ему.

Зная особенности характера шкипера, заводившегося с пол-оборота, когда дело касалось прогнозов о шторме, Григорий не удержался:

− Хотите пари, господин Шульц?

Бурое морщинистое лицо немца напряглось, глаза льдисто блеснули вопросом.

− Ставлю двадцатку против целкового, к завтрашнему обеду мы будем тянуть херес, не хватаясь за леера. Ну-с, как?

Немец хмуро повел бровями и хмыкнул:

− Ой ли?

− Господа! − Мостовой был рад приключившемуся разнообразию. − Бьюсь об заклад: наш «барометр» страдает близорукостью в споре.

− А вы болтливостью, мичман. − Преображенский нагрузил трубку «вирджинкой».

Однако Григорий Николаевич будто не слышал упрека.

− Ну-с, так как, господин Нептун, вы принимаете пари?

− Дурак! − тихо вырвалось у штурмана, и громче: −Разбейте нас, господа.

Старик резко поднялся и хотел было уйти, как мичман единым прыжком встал на пути.

− Вы все слышали, господа, что вытвердил сей халдей? Я требую сатисфакции! Здесь же! Немедля!

«Ах ты, пескарь! Шкот тебе в глотку! Дай токмо в драку влезть», − дрогнул скулами немец, но рта не раскрыл, лишь усмехнулся глазами, дескать, пошел ты…

− Да будет вам, Гришенька, хвост павлинить. Не на балу, чай. − Захаров миролюбиво поднялся, придерживаясь за прикрученную к полу скамейку. − Ты, брат, заметно, не имел огорчения от компанейского люда?

− К счастию, не имел-с. Скоты и шлюхи всегда плодятся втройне.

− Ну будет, будет!

− Нет уж, увольте! Задета моя честь! Да он же волк в овечьей шкуре. Правильно матросы говорят: как он шагнул к нам на борт, так всё и понеслось-поехало − болезни, мор…

− Молчать! − Преображенский хватил чубуком о стол. −Вам что, кабак здесь или бордель под красным фонарем?

− Но, господин капитан!.. Позвольте…

− Не позволю! И хватит истерики! У вас и так выразительный вид. Терпение, мичман, оно не ниже благородства будет.

− А тебе, − Преображенский крутнулся к Шульцу, − как видно, на роду написано из огня да в полымя. С людьми научись ладить! Офицер пред тобою!

− А мне ваши указки, капитан, далеко не родня. Я помор вольный и нанимался солянку83 пересекать, а не этикетничать…

− Угомонись, шкипер, иначе…

− Букет всучите, ваше благородие: будет мне и тюрьма, и сахалинка с цепурой на лодыжках… так?

− Кошками отполировать после шторма на баке, чтоб в чувство пришел! А теперь вон! − капитан уже отдавал приказ старшему офицеру, повернувшись спиной к обомлевшему Шульцу.