Кровь на шпорах

Преображенский, не скрывая потрясения, тоже обнял богатыря, поцеловал и пообещал твердо:

− Ежли выживем, вот мое капитанское слово: отпишу рапорт в Петербург… Награда тебе положена, братец. Так-то. − Андрей помолчал, глядя в сумеречные глаза Матвея, и взволнованно добавил: − От имени всех поклон и спасибо тебе… А от меня − лично! Второй раз жизнь спасаешь.

Помощник штурмана, покуда глаголил капитан, шумно сопел носом, опустив глаза; сжимал кулаки, проверяя, не слишком ли отдавил руки. Изодранные ладони были липкими от прозрачной сукровицы, но ныли терпимо.

− Благодарить меня вовсе необязательно, капитан, −дрогнул наконец голос столь ржавый, как и цвет перепачканного лица. − Как для людей не постараться? − он растерянно снял разбитую треуголку: − Жаль токмо ребятушек… не поспел помочь…

Глава 6

К рассвету ураган выдохся и, как говорили моряки, стал «отходить», хотя еще было свежо и трепало чинно. Волны продолжали бурунить, крупные, с белым руном на «закрошках», но далеко уж не с прежним безумием, и «Орел» под зарифленными марселями, фоком и гротом уверенно резал зеленую толщу по девять-десять узлов в час. Повсюду стучали молотки и визжали пилы, − плотники при масляных фонарях латали проломленный в ряде мест борт, возились с такелажем и устраняли наметившуюся в трюме течь.

Только когда восход солнца воспламенил пурпуром без-облачный горизонт, капитан вместе с осипшим от крика Гергаловым спустился с мостика, уступив вахту Захарову.

− Лихо нас окрестило! − Гергалов устало, но весело стучал каблуками по трапу. − Ну-с, теперь всё позади. Небо-то, гляньте, Андрей Сергеевич, чисто, что совесть священника, барометр поднимается… Эх, жизнь-то как хороша! Может быть коньячку-с?

− Увольте, Александр Васильевич. До ужина обожду… Мне бы сейчас только до койки. Да, если увидите моего вестового, скажите, чтоб через пару часов разбудил.

* * *

Линда разлепила глаза, когда яркий дневной свет во-всю золотил каюту. Пробка с иллюминатора была снята заботливыми руками плотника, но когда − она, право, не знала. Тяжело приподнявшись на локте, она откинула рыжие пряди, − эхо «болтанки» мутило голову. Однако бледные губы тронула улыбка: качка нынче была иная, как выражался Палыч, «образцовая». Служанка огляделась и с удивлением обнаружила, что госпожи нет, пол вымыт, а ужасные ведра исчезли. Она подошла к зеркалу. И ей стало жаль себя: «Как жестока природа! Почему одним дается столь много, а другим − дырка от замочной скважины? Ах, имея платье из шелка, сережки и нитку жемчуга на груди, я тоже была бы не последней. Конечно не такой, как моя госпожа, но уж и не пугалом, как в этом престаром платье с кружевным воротничком и стоптанных туфлях». Линда едва не всплакнула. Ей хотелось любить и быть любимой. Перспектива превратиться в синий чулок, стать одной из тех морщинистых незамужних теток, которые векуют в зависимости от настроения господ и счастливы сальным шуткам пьяного кучера, − была для нее хуже, чем мысль о насилии. На скорую руку она прошлась гребнем по спутанным волосам: «Боже, йоркширские ведьмы, и то привлекательней! А гребень! − Слава Богу, нет чужих глаз! − весь надрязг салом и волосами». Она принялась его чистить длинной заколкой, зубец за зубцом, тщательно, точно перебирала зерно. Уши Линды вдруг заалели, ей стало неловко и стыдно, что госпожа в отличие от нее стойко перенесла невзгоды, а она… Закончив сражаться с гребнем, руки ее суетливо отскоблили и протерли заляпанный воском стол, поднос, на котором вверх дном валялись серебряный кофейник, спиртовые чашки и сахарница.

Через четверть часа стол имел умытый вид, но следы царапин, старые и новые пятна оставались; сырая тряпка ничего не могла с ними поделать… Служанка посокрушалась в досаде: в ящиках и сундуках каюты днем с огнем невозможно было сыскать скипидара, из которого вместе с воском могла получиться добрая смесь для полировки. Под сеткой на полке она обнаружила подсохший огузок лимона, сок которого она не замедлила выжать в рот, прогоняя остатки тошноты. «Но где же мисс Стоун?» − Линда на совесть заправила койку, высокие борта коей пугающе напоминали гроб, и собиралась уже подняться на палубу, когда… Плечи ее напряглись, пальцы затеребили подол. Дверь тихо скребнула о порог еще раз, и служанку вконец охватило ощущение, что за ней следят.

Замок был не заперт, узкая, в мизинец, щель была отчетливо видна. Чьи-то глаза таращились на нее, не отрываясь. Бог знает, что ожидала она там узреть… В другой раз ей, возможно, и стало бы забавно от своей мнительности и фантазий, но, увы, не сейчас.

Линда готова была завизжать, когда ручка вдруг ожила, точно с оглядкой поднялась и медленно опустилась на место, глухо щелкнув замком. Горло сдавил спазм. Она сжалась, пытаясь заглушить душевную боль. Сердце билось так громко, что стук его, казалось, был слышен всему кораблю.

* * *