Кровь на шпорах

Теперь уж не до тропинок сближения: они были стерты погоней, заботой о свежей упряжке и болью в плече. За каждым поворотом чудилась засада. Пара трехствольников ляфоше успокаивающе оттягивала пояс, но барон трусил браться за них, как трусил и быть убитым теми, кого приказано убить. Лорд Уолпол, граф Нессельроде со спрятанными за стекляшками пенсне глазами, упрямый старик Румянцев; парик покойного Друбича, скачущий зайцем вдоль торговых рядов, −все нынче спуталось и теснилось кошмаром…

К ночи движения его становились нелепы до смеха и тяжелы. Но женщины отдавали должное: Пэрисон оставался мужчиной. Измученный, захлестанный ветром и снежной крупой, он спрыгивал с облучка саней и, если случалось, что ночь заставала в поле или в лесу, начинал заниматься их обустройством.

Вцепившись одеревеневшими пальцами в бахромчатые края рогожи − единственной защиты от стонущего ветродуя, − они наглухо затягивали короб возка. Рогожа пузырилась и хлопала на ветру, изрыгая звуки, схожие с пистолетными выстрелами, рвалась из онемевших рук, будто раненый зверь, полный жажды свободы и мщения.

Однажды, когда позади была переправа через быстротечную Чайю, где лошади ахнулись в полынью, умокшие и застуженные, путники пили разбавленный талым снегом спирт, готовясь к ночевке. Замоченный тент превратился в лед, бей топором − не разрубишь. Линда тихо ревела, глядя на порванные рукавицы, а Пэрисон, сжав зубы, возился с костром.

Аманда теряла рассудок, глядя на мрачный лес, черным строем замеревший на фоне блеклого неба и дальних красных зубцов гор. Бессильные слезы склеивали концы ресниц и замерзали на обмороженных скулах. «Не могу больше. Не мо-гу-у-у-у-у!» − бросив веревки и что-то еще мужицкое, грубое, она побежала, спотыкаясь, вдоль молчаливой сибирской реки.

Упала, вскочила и тут же провалилась по пояс. «Ненавижу! Все ненавижу-у!» − она исступленно молотила кулаками по снегу, покуда не затихла, теряя сознание. Барон поднял девушку и кое-как дотащил до костра, где Линда расстелила медвежий полог.

− Всё обойдется, мисс… Всё обойдется! − хрипел Пэрисон, раздвигая ее бледные губы горлышком фляжки. −Чертова Россия! Но будь я проклят, если эта старая сука нас одолеет!

Он попытался ободряюще улыбнуться, но болезненно схватился за губы. На них лопнула корка и засочилась кровь.

Всю ночь трещал огромный костер, косматыми рыжими хлопьями отражаясь в пугливых глазах лошадей.

Аманда очнулась, когда брезжил рассвет, принеся безрадостную хмурь и тоскливый вой одинокого волка.

− Что вы делаете, сэр! − в глазах ее не было испуга, скорее растерянность.

Высокие, на шнуровке, ботинки были стянуты с нее, а на ногах комьями лежали гольфы из верблюжьей шерсти…

− Прошу вас, не дергайтесь, леди! − барон что было силы растирал ее ступни спиртом. − Пальцы на ваших ногах белее и тверже, чем моржовая кость!

− Да как вы!..

− Замолчите, если не хотите, чтоб вам их отняли по колено.

Барон еще около часа держал окоченелые ноги Аманды, прижав их к своей груди и закутав шубой, прежде чем она ощутила возвращение к жизни.

Леди рыдала навзрыд, хватаясь за руки Линды и Пэрисона. Ступни горели под приливами боли и распухли так, что пригодились валенки, − их еще на Урале барона уговорил прикупить подвернувшийся мужичонка. Крученый-верченый, с воротами вместо зубов, он нарезал круги вдоль важных барских саней, увешанный валенками, и голосисто орал:

− Мы артельны пимокаты! Купи, барин, не ершись, обувка из Челябы − сносу не знат! Ноженька в ней спит, аки сосунок в люльке.

Аманда тогда смотрела на эти огромные пимы, как на что-то чудовищное, жуткое… Но теперь блаженствовала, ощущая благодатное тепло, разливающееся по икрам, и сетовала на свою упрямость и глупость…

− А ноге как вольно, мисс! Хороший товар! − не переставала восхищаться Линда.

* * *

Мысли о служанке отвлекли леди Филлмор от тяжелых воспоминаний: «Несносная девица… Куда опять за-пропастилась, тупица?» Отправляться же самой за прислугой госпоже не пристало: она уж потом устроит ей взбучку!

Ожидая Преображенского, леди решила вздремнуть. Но забравшись, не раздеваясь, на узкую деревянную койку, с которой был виден иллюминатор, поняла: затея эта не удаст-ся. И вовсе не из-за хлопанья крыльев в курятнике над головой − стоило закрыть глаза, как вновь поднимались картины былого… За иллюминатором синие тени вечера пожирали слабеющий свет, и Аманде вспомнилось любимое присловье старого лорда: «Душе виднее, нежели глазам, детка». И сейчас, всматриваясь в мглистые щупальца туч, ее не покидало чувство гибельной обреченности.

Ощущение это она испытывала давно, еще там, у сибирской реки: зло уже тогда стремительно набирало силу. Именно там, в белом безмолвии, англичанка познала тот дикий страх − нет, не перед смертью, с неизбежностью которой смиряется каждый с рождения; но страх перед своей ничтожностью, желанием хоть что-нибудь изменить.

Зло наполняло и фрегат, как наступающие легионы тьмы. Сию минуту леди Филлмор была уверена в этом, как никогда…