Кровь на шпорах

− Премного-с благодарствую, − Кукушкин, опустив бесцветные ресницы, убей не знал, что дальше делать. Линда тряхнула головой, и кокетливые, в мелкий бес пряди, обрамлявшие ее лицо, как показалось фельдшеру, насмешливо запрыгали. Она бессознательно улыбнулась, показав неважные зубы. Но Петр Карлович был ослеплен, точно дерзнул заглядеться на солнце.

«Боже! Она заговорила со мной! Сие не может быть! Головокружительно!»

− Вы что-то хотели, сэр? − служанка прикрылась ладонью от солнца.

− Да, − поспешил он и… наступило томительное молчание. «Господи, она же сейчас подумает, что я полнейший ду-рак, и изволит уйти прочь… И будет права. Тысячу раз права!»

Линда продолжала держаться за нагретый солнцем фалреп и то улыбалась, то, став вдруг серьезной, опускала глаза и застенчиво, с виноватым видом теребила узкую оборку на своем сером платье. Время от времени она бросала взгляды на фельдшера и точно обижалась: «Ну, что же вы, право? Долго еще будете волны считать?»

«Нет… М-м… Видите ли… Значит, вот-с… Понимаете?» −отвечал ей глазами Петр Карлович, дергая заусенец на безымянном пальце.

И она отвечала бледной сиренью своих глаз:

«Нет, не понимаю. Похоже, вы оседлали лошадь, сэр, но не знаете, куда ехать».

− Вы так думаете? − Кукушкин напрягся. Вопрос сорвался с губ, и громко.

− Да. − Она с беспокойством прислушалась к послеобеденным склянкам. Ох, и устроит ей госпожа…

− О, прошу вас, не уходите. Не губите меня своей категоричностью. С ума сведете… Я же фонарем сделаюсь. Толику терпения, голубушка… Сейчас поймете-с. Значит, так… Чем изволите заниматься завтра по вечеру?

− Кто, я? − она первый раз испугалась фельдшера.

Петр Карлович смотрел на нее, как на картину.

− Ну не я же-с, голубушка.

− А что? − шея и уши Линды перещеголяли цвет ее волос.

− Быть может… возможен вечерний моцион? Ну-с… это… пардон, беседа при луне − знаете ли, весьма романтично… Вы, кстати, позвольте полюбопытствовать: что боле всего почитаете? Осмелюсь настаивать, цветы? Какие?

Линде стало не по себе. Дыхание участилось, но она ответила:

− Предпочитаю прогулку в карете…

− Да ну-с? − искренне подивился Петр Карлович. −Вы любите кататься?

− А почему нет, если есть кучер?

«Ах, какова! − фельдшер обалдело посмотрел ей прямо в глаза. − Да за такой не стыдно и трех пар башмаков истоптать!»

− Так как насчет моциона? − он вновь снял шляпу, чувствуя, как под париком взопрела голова.

− Не знаю, − уклончиво протянула Линда.

Но Петр Карлович хоть прежде и не был искушен в амурных делах, однако по блеску в глазах медновласой американки почувствовал: она из тех застоявшихся молодых кобылок, что только и ждут, когда их укротят и оседлают.

− Ну так как-с, все-таки, насчет завтрашнего моциона? − Петр Карлович в третий раз натянул на голову шляпу.

Она глупо и счастливо улыбнулась:

− Я подумаю.

У Кукушкина в зобу дыханье сперло. Он хотел было броситься в ноги и поцеловать подол ее платья, но не посмел, страшась хохота матросни и своей неловкости. Тем не менее ответ столь воодушевил его и приколотил к спине крылья, что он готов был подобно Икару воспарить к самому солнцу.

− Государыня моя! − Петр Карлович воинственно расправил узкие плечи. − Сегодня, здесь же… после ужина. Я умру − не сойду, буду вас ждать.

Охваченный волнительным трепетом, он даже прикрыл глаза, готовый услышать сокровенное женское «да», но… ее «извините» и заполошная дробь каблучков морально оскопили фельдшера.

Он разлепил глаза: Линда с выкриком «Сэр!» поднималась по трапу на капитанский мостик.

Глава 12

Пэрисон сцепил челюсти и напряг все силы, чтобы не разжать одеревеневшие пальцы, вцепившиеся в узел поводьев. В этом надрыве, похожем на агонию, он был одинок: от сидевших в кузовке женщин его отделяли полог и круговерть метели. Набившийся в рукава снег таял и ледяным ручейком стекал по телу, подмораживая грудь и подмышки. Барон не тратил силы на крик. Он и так знал, что от Линды, превратившейся в ледышку, проку, как от потерянного фартинга110, а леди и без его указки уже щелкнула замком пистолета.

Впереди сквозь стон сосен и ветра слышался грохот выстрелов, звон и скрежет сшибаемой стали, крики.

Боли в руках Пэрисон боле не чувствовал. Вернее, он не ощущал их и не знал, сможет ли удержать обезумевшую тройку. Натягивая поводья, он откинулся назад, покуда не зарычал от боли, чувствуя, как затрещали выворачиваемые лопатки. «Если кони вынесут за выступающий сосняк…»

Нет! Он не для того пропахал эту снежную бездну с запада на восток, чтобы бездарно сгинуть в этой дьявольской глуши.

Кровь от напряжения ударила ему в дёсны, виски и уши, но тройка, храпя и щерясь, встала. Горячее дыхание вырывалось из пенных морд и густыми молочно-белыми струями липло на мокрую шерсть сверкающим инеем.

Аманда распахнула полы, когда барон, соскочив с козел, уже воротил артачившихся лошадей. Снег визжал под полозьями, карета нехотя съехала с тракта в лес, оставляя за собой одинокий след.

Окруженные чернолесьем, они, затаив дыхание, напрягали слух. Высунувшая было нос Линда скрючилась и замерла, как напакостившая кошка, под застуженным окриком: