Кровь на шпорах

Размышляя об этом, Преображенский темнел душой… Мрачная тень Гелля Коллинза застилала горизонт. И Андрей, как и тогда в корчме Карманова, ощутил себя гладиатором, идущим навстречу Фатуму. «Ужели всё наново; опять страх, опять сомнения, жить или быть убитым? Нет, только не это! К черту батальные лавры, к черту смертоносное рычанье мортир! Мне вверены судьбы двухсот человек, фрегат и пакет Государя…»

Он вновь закурил трубку, но, затянувшись, замер, прислушиваясь к ночным скрипам рангоута. Знакомый холод лизнул грудь. Андрей чертыхнулся, отложил потухшую трубку. Откуда-то издалека будто донесся свист ветра и усталое хлопанье сильных крыльев. Беспокойнее забилось серд-це, и капитан пожалел, что подле нет денщика.

Какое-то время взгляд был отсутствующим и напряженным. Рядом в трех саженях молчал прячущийся в душной комнате шкап, где хранились милые сердцу книги, судовой журнал, шкатулка с письмом отца и прочая сокровенная мелочь. Капитан тяжело сглотнул от пронзительно колкой, вызывающей дрожь мысли: он не один. Преображенский сидел неподвижно, сжав пальцы, и ждал, ждал мучительно, покуда уймется сердце. Слух ловил тихие шорохи, вплетающиеся в обычное поскрипывание корабля, а воображение оживляло давным-давно рассказанные няней, а позже Палычем легенды и были о ведьмах и колдунах… «Господи Боже! Какое ребячество!» Он повернул голову, размял шею… и внезапно возник странный звук, совсем рядом, за спиной. Звук, который напоминал костистое похрустывание о рассохшиеся доски. «Что это?» − услышал он собственный шепот, не смея обернуться. Холодная стежка пота скатилась по спине меж лопаток. Он медленно повернулся и… В следующий миг увидел ее, безглазую и огромную, с прижатыми крыльями, сидящую у него в ногах на самом краю спинки кровати. Вне себя от ужаса, Андрей кое-как вздул свечу: черная птица по-прежнему восседала на том же месте, с огромным клювом, с побелевшим от старости пухом под крыльями и возле костистых жилистых лап. Такую породу он прежде не видел: ни ворон, ни коршун, ни галка, ни грач… Птица магически молчала, таращась на него запекшимися дырами глаз.

Преображенский потерял дар речи, глядя на эту чертовщину. Пернатая тварь продолжала оставаться на месте, но левая глазница, гипнотизирующая капитана, вдруг сузилась и стала затягиваться кровистой пленкой. Клюв широко раскрылся, щелкнул, снова открылся, но вместо птичьего крика изрыгнул хриплый смех, который начал расти, пока не превратился в стенающий рев.

− Дьявол! − заорал Андрей и в отчаянии бросился к пистолету. Но крылья затрещали, точно рвущийся невод, и он услыхал лишь удаляющийся хохот.

Теряя рассудок, Преображенский рухнул на кровать, потревоженные доски скверно заскрипели, а воздух − он мог поклясться − еще некое время курился, будто табачный дым.

Проглатывая застрявший в горле страх, капитан подавился молитвой: «Господи! Господи!»

Теперь живыми глазами на него смотрел с портрета отец Черкасова.

От неожиданности Андрей не знал, что предпринять, и машинально нагнулся, шаря по полу в поисках снятых ботфорт, не без надежды, что когда вновь взглянет на холст, то увидит привычную картину. Но… Лицо родителя его тезки не только не приняло прежнего вида, но как будто выдвинулось на треть из плоскости, став похожим на барельеф.

В хилом свете свечи Преображенский в сотый раз рассматривал портрет: благородные, отчасти нервные черты, прямой нос, мужественная полоса бровей, кавалерийские усы и лоснящийся, с голубой дымкой, точно от тщательного недавнего бритья, подбородок. Но боле поражали глаза; их живой блеск заставлял дрожать плоть и медленно сводил желудок.

− Прочь! Прочь! − капитан махнул рукой, пытаясь подавить растущую волну тошноты. Губы продолжали дергаться в молитве, взгляд прилип к портрету, однако вновь разглядеть глаза полковника никак не удавалось. И хотя Андрей видел, как в них отразился раздвоенный лепесток свечи, рассмотреть и понять их мешал ответный взгляд, обращенный прямо на него. Он был колок и прям как штык, внушая ощущение физического прикосновения.

«Нет, нет, сего не может быть, потому как не может… я просто устал… Кажется… Но, черт возьми, вот же он… продолжает таращиться на меня, сволочь! Я вижу, вижу его!»

Капитан схватился было за подвернувшийся сапог, чтоб зашвырнуть в пугающее видение, но рука точно надломилась, глухо брякнув сапогом об пол. На щеках полковника сырели слезы. Он не отводил взгляда, устремленного на Андрея. И тому чудилось, что отец Черкасова пытался донести что-то ему необходимое, важное. Он видел, как шевелятся губы, усы, как дрожат в напряжении щеки…

«Господи! − мелькнуло в голове. − Да я же знаю, знаю эти глаза… Где… где я их мог видеть?!» − Андрей продолжал всматриваться в них, еще не ведая, что с этого момента они будут преследовать его постоянно.

Капитан не знал, сколько времени взирал на оживший лик, когда его самого вдруг охватила судорога нелепого веселья, острая жажда раскрытия тайны. Откуда-то из глубин корабля летел детский плач и стоны, но он не замечал их.