Кровь на шпорах

− Говори! Говори! − сорвавшимся голосом закричал Андрей, соскочил с кровати и обмер, узрев, как заместо слез серые глаза полковника застеклились кровью, а его самого схватили за плечи незримые руки и опрокинули на кровать.

В наглухо задраенный иллюминатор упорно стучали черные брызги, тяжисто и надрывно вздыхал океан. Андрей сходил с ума в метели безысходного удушья, и вместе с ним вихрились дикие проклятья и крики. Кошмар заполнил каюту; его дыханием был огнистый воздух, глазами −рыжие острия свечей, трепещущих и задыхающихся в углу капитанского стола.

− Врешь! Врешь! − рычал он и в яри отчаяния ломал давившие руки, рвал на себе ворот, пугая безумством под чей-то крик, бессвязный и хриплый.

«О, вечно лгущая судьба! − Преображенский обмяк телом. − Наконец-то ты обнажила свои смрадные недра!» Он чувствовал, как слезы бежали по его щекам, как в истерзанном сознании мелькала далеким всполохом мысль: «Вот и всё… Вот и всё… Вот и всё…» И в душевном надрыве были и несбывшаяся надежда, и молитва, и отчаяние гордеца.

− Ангелуша, Андрей Сергеевич, касатик, не оставь! −голос Палыча треснул, будто старая пожелтевшая бумага. В глазах мерцали слезы, и когда они катились вниз по щекам, денщик сшеркивал их рукавом кожана, а другой рукой продолжал теребить плечо барина.

− Иисусе Христе, помилуйте, батюшка, не пужайте раба своего! Мне жа без вас никак, аки мерину без хомута… Услышьте, голубь! − Старик осторожно, будто тончайшее стекло, промокал испарину, выступившую у Андрея Сергеевича на лице и шее, и продолжал жалобно скулить:

− Вы уж не смейтесь над старым… Сам не рад сердцу моему глупому… Ан не желат слушать оно ни лет, ни разуму… Токмо в ём и мука и отрада моя. Со всем управлюсь, ежли нужда гнет… А вот ить с собой ни в жисть… Голову теряю, аки дитя малое. Да вы знаете… Вы добрый, барин. Так не осердитесь на мою воркотню. Не оставьте, Иисусе Христе!

И совсем по-родственному, спрятав лицо на груди Андрея, казак залился слезами.

− Палыч, − Преображенский с трудом разлепил глаза и протянул слабые пальцы, чтобы взять узловатую, родную руку. −Который час? Утро ль, ночь… Открой же дверь, душно…

− Ночь, батюшка. А дверка и так отперта-с… проблемов нету. Шш-шш-шш! Куда, куда вы, родимец, вам нонче покой да уксусные примочки! − встрепенулся Палыч, укладывая барина в постель. − Нуте-ка, испейте, − старик подсуетился, протянув бумажку с порошком и кружку. −Сие Петра Карлыч занарядил… и велели ропотных жалоб ваших не слушать… Жар у вас, барин, после шторму…

Андрей облегченно вздохнул, покорно выпил горькую дрянь, оставленную фельдшером, и заботливо утер ладонью застрявшие в моржовых усах слезы Палыча.

− Она хоть и пакость, касатик, а легчит, шельма, легчит… − широкие, словно из дерева вырубленные, руки Палыча нежно гладили капитана. − Отлежитесь, голубь, и вновь расправите крылышки… Проблемов не будет… Вы хоть и в силу вошли, вашескобродие-с, а для меня всё что дитя малое… Спите, соколик, спокойно… я возле дозорить буду… Слава тебе, Господи, в сознанье пришли!

Глава 18

Беседа с капитаном, бутылка муската, кою способила служанка, отсорочившая по поводу «каторжного виду» бродяги, взбодрили Аманду. Однако, когда вино было выпито и Преображенский раскланялся, она вновь ощутила бесприютное чувство тревоги и одиночества.

Смеркалось. Синие тени легли в каюте. Слышалось частое чмоканье волны да сопенье уткнувшейся в подушку служанки. Леди отложила Библию. Сумерки загустели, сизое стекло стало фиолетовым, пламя свечей обозначилось ярче, и минуты, казалось, вытягивались в бесконечные часы.

Аманда томилась, не находя себе места. «И, право, −думала она, − если бы не эта недотепа Линда с ее теплым участием… я бы сошла с ума».

«Миледи, как вы похудели», − вспомнились слова прислуги, оброненные за утренним туалетом.

Да, она похудела, и не только: молочная белизна кожи превратилась в болезненную бледность, черты лица заострились, глубже и больше стали глаза, на виске очертилась голубая жилка.

И сейчас, перебирая в памяти череду последних событий, она нет-нет, да и прислушивалась с жадным волнением. Чудилось, что кругом затаились враждебные пугающие шорохи…

Леди Филлмор испытала неожиданный приступ озноба, а мигом позже ее залило какой-то теплой жутковатой волной…

Утомленные веки сомкнулись. Но вместе со сном пришел и ночной кошмар, слепленный из погони и снега по завьюженной России.

* * *

− Замолчите! Или я убью вас! Истеричная дура! − барон наотмашь ударил кулаком Аманду по лицу. Она упала на колени; дамский пистолет кувыркнулся из ее ладони и ушел в снег. Лишь золоченая рукоять ярко поблескивала на белом снегу.

Пэрисон ожидал отчаянья, вспышки, но леди неподвижно лежала в длинной собольей шубе, обнимая закоченелое тело князя Осоргина. Она не чувствовала ни боли, ни мороза, ни ветра, швыряющего колючими горстями снежной крупы…