Кровь на шпорах

Линда жалась к упряжке, не смея разглядывать пугающие своей молчаливостью порубанные тела русских. Рядом с каретой чернела убитой лохматой собакой казачья папаха, и лошади храпели, утаптывали снег, напряженно косясь на нее, точно она была живая и скалила зубы…

Пальцы Аманды покраснели от холода, но она продолжала гладить дорогое лицо, безутешно всматриваясь в безжизненные черты, хватая ртом воздух:

− Как же так… были вместе, и вот… Алеша, Алеша…

Рыдая и комкая снег, она целовала одеревеневшие губы, целовала крепко, так, что чувствовались зубы; целовала нежно, полураскрытым ртом, пытаясь вдохнуть тепло и разделить горе…

Барон лишь плюнул с досады, слезы Филлмор его занимали мало; вернее, они раздражали и приводили в бешенство. Он продолжал, как заведенный, бегать от трупа к трупу и при свете смоляного факела судорожно ощупывать и потрошить одежду убиенных. «Пакет! Пакет!» − набатом гремело в голове. Ради него он тысячу раз унижался, таская шкуру дворецкого во дворце Нессельроде, ради него был убит генерал Друбич. Ради него он едва не отдал Богу душу, пересекая чертову прорву снегов России… терпел дикие лишения, голодал, рвал руки в кровистых мозолях, и вот… финал…

Румянцевского пакета не было, и не было языка, который хоть под огнем, хоть под пулей, мог бы сказать, где искать его след…

Воткнув факел в сугроб, Пэрисон растер руки и уши снегом. Мятежный свет скакал по распухшим без перчаток рукам. Они мелко дрожали; дрожал и голос:

− Не верю… не верю… Не ве-рю!

Пугая своим безумным видом, он остервенело, дюйм за дюймом, вновь принялся вспарывать ножом тулупы казаков, срывать кафтаны и кромсать голенища сапог. Пустое! И тогда, весь в мыле, с красным, обветренным лицом, похожим на кусок мороженой говядины, он, проклиная небо и ад, бросился к трупу Осоргина.

− Не-е-ет! − Аманда закрыла собой тело любимого. Обморочная слабость звенела по-комариному в ушах. Помутневший взгляд схватил сине-мглистый горизонт, тяжелое, хмурое небо и сажевый силуэт барона. Она задыхалась от горя и снежной крупы, закрывая окровавленное лицо князя. Метель несла льдистый песок, секла кожу оледеневшей сорванной хвоей, и было в этой круговерти какое-то злобное упорство и яростная настойчивость смертельного врага. Снег забивался в рот и глаза, в рукава и за ворот, сбивая с ног, заметая окоченевшие трупы.

− В сторону, стерва! − буран сорвал свирепые слова с обмороженных губ шотландца и зашвырнул за сопку.

Барон что-то еще кричал зло и хрипло молчаливой женщине, а потом пнул в живот и набросился на Осоргина.

Мездра шубы трещала под ножом, шерсть клочьями летела по ветру, а он всё поднимал и поднимал нож…

Глава 19

Охотск их принял оттепелью и весенней капелью. После случившегося Аманда стала покорной и ко всему безразличной. Ее не радовало ни тепло очага, ни горячие ванны, ни шум голосов, ни дыхание Тихого океана. Вырубленная топором в мерзлой земле канава − могила князя − перечеркнула всё.

Охотск был совсем не похож на Санкт-Петербург. Нилл Пэрисон не без оснований считал, что столица России − самый нетребовательный город в мире. Что говорить: если Северная Пальмира проливала слезы восторга над тем, от чего самая глухая провинция в Англии с возмущением отвернула бы нос… С недоумением на многие столичные «штуки» поглядывал и Охотск, но только не на появление очаровательных женщин. Восточное пограничье теряло голову по таким драным «портовым кошкам» с вульгарными повадками, что появление красавицы иностранки, да к тому же еще и настоящей леди, превратило мисс Стоун в миф.

В крепости при застолье секретничали: дескать, американка иль англичанка бойко глаголет на языках и, верно, умеет занять гостя conversation123 и, по всему, уж не пустым. Спорили и о том, какой длины у нее ноги, и соглашались дружно, что длинные, полные и красивых форм.

− Спать изволют до обеду, пьют токмо чай с чоколадом, а кофием строго брезгуют.

− А урядник Щукин сказывал, дескать, третьего дня видел собственными глазами, как сия девица верхом на английской кобыле перелетела через ямину-с, что у Кармановской корчмы… И содеяла это, братцы, прямехонько аки орлица. Его благородие-с когда увидал сию оказию, так аж потом изошел. «Поверь мне, голубчик, − говорит, −я за все свои лета шиш когда видел, чтоб баба в седле летала, что ведьма на метле. Ровно срослась со своей лошадью».

− А мне известно, господа, что при ней служит девица с волосами, будто чистая медь… Вышколена, что заводная с механизмом кукла, с рассвету примерно затянута в корсет и не в пример своей барыне молчит. Скажу более, у дверей ейного номера бдит строгого виду страж − не то лакей, не то кучер. Морда краснющая, а гонор и взгляд на зависть нашему командиру порта.