Кровь на шпорах

Аманда попыталась еще что-то сказать хлесткое, гадкое, но голос не повиновался. Ее трусило от отчаяния, усталости и нервного перенапряжения. Едва чувствуя под собой ноги, она как во сне опустилась на жесткий старый диван, сжалась в комок, вцепившись руками за плюшевый подлокотник. Вряд ли что-нибудь может так сломить человеческий дух, как сознание полного краха и бессилия.

Нилл Пэрисон продолжал наблюдать, как оранжевый отблеск огня пляшет на складках ее помятого платья. В какой-то момент он поймал себя на мысли, что в нем закипает всевозрастающая злость и раздражение на эту непреклонную гордячку. По опыту куртизан знал отлично: стоит ему сейчас сдать позиции, все старания его не будут стоить и жалкого пенса. Конечно, он тысячу раз мог насильственно овладеть этой женщиной, но ему хотелось согласия, пусть без сладких стонов и горячего шепота, но согласия, черт возьми!

В глазах его замельтешил бес.

− Вам надо раздеться и лечь, дорогая. Как нам лучше поступить? Позвать вашу безголовую утку, чтобы она раздела вас или… вам боле понравится, чтобы я сам помог вам? Увы, мы не в Англии и даже не в Петербурге, сожалею, но камеристки в этой лачуге нет.

− Идите к черту! − задыхаясь, прошептала Аманда. Она была бледна, как салфетка, которую комкали ее пальцы.

− Я бы сходил, да не знаю дороги, − пол заскрипел под его каблуками. − А вам не стоит капризничать и отказываться от моего покровительства. Перестаньте дуть губки. В постель не принято ложиться в платье.

Леди Филлмор молчала, не поднимая глаз. Она лишь вздрогнула всем телом, когда диван заскрипел под тяжестью опустившегося рядом барона.

− Я умоляю вас, давайте не сегодня. Если в вас есть хоть капля великодушия, позвольте мне привыкнуть к сей мысли. Или вы из тех мужчин, которые собственную похоть ставят превыше чести женщины?

Нилл Пэрисон не разомкнул рта, будто выжидал чего-то, будто прислушивался к биению ее сердца, громко стучавшего в твердый высокий корсаж. Его глаза, горевшие огнем желания, так и пожирали прекрасную англичанку, так и тонули в пропасти опасного выреза, отмеченного пеной кружева и изломами тончайшего тюля. И только не до конца порванные цепи приличий и светская выдержка заставляли его сдерживать неистовые порывы шотландского эрла128.

«Господи, если бы здесь был отец… Лорд Джеффри Филлмор числился в лучшем ряде шпаг Англии. Уж он бы призвал к ответу это зарвавшееся животное!»

− Я умоляю вас, не сегодня, − слабым эхом слетело с дрожащих губ и… она не могла поверить: барон со вздохом поднялся и, любезно раскланявшись, сказал:

− Пусть будет так, я подожду еще неделю. Но клянусь честью, когда вы станете моей, то убедитесь: в Шотландии мужчины и с оружием, и с кубком, и с дамой умеют оставаться достойными своего пола!

Глава 21

Шло время, леди Филлмор (для всех Джессика Стоун), оставаясь загадкой, к которой со временем теряется интерес, продолжала иногда появляться на пристани. Рядом с ней неизменно вышагивал гусаком кучер или скользила тенью конопатая, в строгом, без вольностей платье служанка.

После заявления барона последние крохи надежды ушли из души Аманды. До этого случая ей и в голову не приходило, что положение ее столь безнадежно. Она пыталась как-то выбросить мысли о том грядущем, которое ее ожидало, когда шотландец от слов перейдет к делу. «Какая судьба уготована женщинам вроде меня, лишенным главного − независимости, вынужденным бороться с чудовищным миром за право выжить?» Минутами леди Филлмор ловила себя на мысли, что вот-вот, и она готова будет броситься вниз головой, чтобы навсегда освободиться от душивших ее мук. Оставаясь одна, она рыдала от гнева и обиды на жестокий Фатум, отнявший у нее любящих родителей и загнавший в тупик. Но всякий раз представляя, как барон застает ее с лицом, залитым слезами, Аманда говорила себе: «Нет! Это будет его триумф! Так нельзя завершать сражение, идущее между нами».

Долгими часами, чтоб как-то отвлечься, она сидела над шитьем, придвинув стул к окну, и крошечными, едва уловимыми стежками пришивала то кружевной волан, который оторвался от затейливых оборок по подолу платья, то бралась за что-нибудь еще, достойное, пожалуй, только неприхотливых рук Линды. От работы ее отрывал голос служанки: «Ужин подан, госпожа». Она рассеянно поднималась, шла к себе на второй этаж по грубой, без трех ступенек лестнице, в комнату с оконцем на запад.

На столе ее, как обычно, молчаливо дожидалось столовое серебро, но аппетита в последнее время не было, и леди Филлмор, ковырнув раз-другой вилкой пюре, едва притронувшись к чаю, отодвигала поднос, хотя в иное время отдала бы должное и жареному цыпленку с острой подливой, и сыру с тушеными овощами, и прочим кухонным колдовствам корнуэлки.