Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

Есть понятие детренирования (я затрудняюсь подобрать соответствующее русское слово). В медицине, например, говорят о детренированном сердце.

Самое страшное, что может быть в нашем с тобой положении, это именно детренирование наших сердец, в смысле помертвения чувств, конечно. Но этого нет, и не только сочувствием – мы проникнуты друг к другу живым интересом и притом всегда новым. Минувшая зима была для тебя невыносимо тяжелой. Я это знал по твоим письмам и без твоих писем. Как слепой, открывающий в себе новые сверхчувствительные рецепторы, я, не видя тебя и твоего окружения, узнаю недоброе, когда оно еще на полпути от тебя. Так произошло в октябре прошлого года – ты вспоминаешь, вероятно, мое тревожное письмо к тебе.

Да, ты проходишь мою жизнь со мной, ежечасно я ощущаю это, но и я прохожу с тобой твою. Насколько это так, ты могла убедиться, прочитав стихи ноября-февраля, которые ты, надеюсь имеешь. В те мучительные для тебя месяцы ты, может быть, и не представляла себе, что я так близок. Признаться, зная тебя всесторонне, я все-таки тоже не представлял себе, что ты проявишь такие твердость и мужество, как я убедился в этом теперь. Ты очень хорошо пишешь, что испытанное тобой напряжение душевных сил не обессилело тебя. Этот интеграл один характеризует в человеке личность. Мы обладаем им, и пока это так, наша взаимность не символ, а реальность.

Давно собирался написать тебе о перечитанном романе Достоевского «Униженные и оскорбленные». Сначала свежесть впечатления помешала моему намерению. Теперь же никак не могу собрать своих мыслей. Один из моих друзей (это было пятнадцать лет назад) говорил мне, что каждая книга имеет свое средоточие, то есть среди всего составляющего ее словесного материала есть какая-то одна фраза, иногда слово, где высказалась вся идея произведения. Только найдя это слово можно сказать себе, что книга прочтена. Я не нашел формулы для «Униженных и оскорбленных». Видимо, слишком горячо я читал эту книгу. Конечно, я заметил, что образы повести «Белые ночи» повторены и поглощены романом «Униженные и оскорбленные», как, в свою очередь, образы «Униженных и оскорбленных» повторены и поглощены в романе «Преступление и наказание». Нетрудно узнать в образе князя из «Униженных и оскорбленных» и предшественника Свидригайлова, в Маслобоеве поиски образа Порфирия Петровича, в таком же взаимоотношении образы Нелли и Сонечки Мармеладовой, матери Нелли и матери Сонечки, есть в образе Наташи некоторые черты, сближающие ее с Авдотьей Раскольниковой. Мне мало приходилось читать исследований о творчестве Достоевского, там, несомненно, сказано об этом. Совсем другое в романе заставило меня призадуматься. Меня поразило в лицах, действующих в романе, их отношение к слову, их проникновенная, оговорок не знающая, вера в слово. В их общении друг с другом слово выступает полнотелым, то есть во всей весомости выражаемого словом смысла. Отсюда исключительная действенность слова – оно проникает на всю глубину души и из всей глубины души идет на него ответ, для лиц романа – самоотреченно любящего Наташу писателя, для Наташи, ее родителей, Катеньки, для ее безвольного (и беспутного) жениха, значение того, что называл Павлов второй сигнальной системой, равноценно значению первой. Они как бы сливаются.

Сказанное, разумеется, относится и к другим произведениям Достоевского, и к Толстому, Тургеневу, Гончарову.

Пользование словами в их, так сказать, природной свежести может быть методом изучения литературных произведений. Например, образ шекспировского Гамлета, мне кажется, раскрывается одним словом Горацио, произнесенным в момент гибели Гамлета: «разбилось редкостное». В моем представлении Горацио сам Шекспир, это от лица Горацио Шекспир излагает свою трагедию. Можно принимать слова Горацио за риторическую фигуру. Для меня она формула. Если бы я писал исследование о Гамлете, я бы озаглавил его «Сердце Гамлета». Гамлет сам себя характеризует, обращаясь к Горацио: «Слушай-ка. С тех пор как для меня …» Сердце есть сердце и закон есть закон. Дело в том, что все, что ни есть в трагедии Шекспира, ведет нас как раз к сердцу Гамлета. Что это значит? Это значит, что Гамлет первый гуманист в истории художественной литературы. В этом, а не в проблеме раздвоения воли и, пожалуй, даже не в проблеме «распалась цепь времен, зачем же я связать ее рожден?» – «тайна» Гамлета.

Это еще не все, что можно сказать об отношении к слову. В ходе развития утоньшаются, почти обрываются связи многих словесных обозначении (слов) с их значениями. Так, срезаемая беглыми пальцами с плодов, повисает бессильно кожура. Но и полые слова продолжают существовать и слать сигналы, но они только травмируют душевный строй.

Жду и жду твоих писем и, как у Достоевского, словами цветущими все и цветением жизни говорю тебе: оставайся сильной и светлой, любимая, и наша гордость придет к нам!

Саня.