Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

Но письмо это, которое я сейчас отправляю, не то, что я задумал. Я размышляю над письмом, обращенным к тебе и посвященным тебе, которым я ознаменую двадцатилетие нашей с тобой неделимой жизни. Тема его в мыслях, которые я когда-то изложил тебе в письме о «Преступлении и наказании» Достоевского. Тема его в восьмистишии, которое я недавно отправил Манюше. Оно просто и судьба его, как и всего, что просто, – оставаться незаметным и незамеченным. Между тем образ (хорошо или плохо запечатленный в нем) человека, который «дан природой» и всем своим существом сеет жизнь сознательно и бессознательно, который делает это в силу стоящего над ним и в нем сказывающегося «вдохновения жизни», – это образ самый высокий, прекрасный и радостный из всех существующих и возможных. Я уже годы как думаю над этим образом. К нему привели меня мысли о «Преступлении и наказании», ему посвящена знакомая новелла «Баллада о замке Штейншлосса». Ты когда-то писала, что баллада написана неровно. Я согласен с тобой. Есть в ней просто плохие куски. Это объясняется (по крайней мере, отчасти) исключительными обстоятельствами, в которых она создавалась. Ты все же обрати внимание на некоторые отрывки, в частности «человек, пораженный несчастьем…» и т. д. Но когда, кажется, два года назад или около того, я получил твой отзыв на «Балладу…», мне стало обидно за то, что ты проглядела основное – поэзию жизни, которой баллада проникнута. Центральным образом этой новеллы является не отец Елены, никто из окружающих его лиц, но та, как тень мелькнувшая женщина, которую никто не знал, не узнал, которая, в свою очередь, не знала и ничего не узнала о людях, слушавших ее шаги, но которая самим фактом существования вызвала к жизни духовно и физически угасавших людей. Мы сеем жизнь уже тем, что существуем, сеем ее так, как рассеивает свои семена одуванчик, – щедро и бессознательно. Поэтому хочется воскликнуть (и как раз в этом письме, которое ты должна получить в день 27 сентября): «Да здравствует жизнь, несущая жизнь, жизнь, излучающая себя через пространства, поверх времен, независимо от доброй воли и наперекор злой!»

Есть прямая связь между этим центральным образом баллады и тем, который содержится в восьмистишии, посланном Манюше. Что есть этот образ? То, что есть человек, то, что составляет всякого человека как личность. Но самое трудное – это пробиться к самому себе. Именно поэтому письмо, которое в близком будущем я тебе пошлю, может быть тебе интересно. Сколько пластов надобно переворошить, чтобы с самим собой встретиться! Я при этом имею в виду не столько то, что искажает образ человека в его повседневном существовании, те простые страсти, с которыми следует, пожалуй, только умеренно бороться, сколько то, что стоит на пути жизни как ее самый опасный враг. Я говорю о том состоянии, которое, кажется, Цвейг в новелле «Мендель-букинист» определил как «замкнутость в духе». Я говорю о жизни в царстве идеального, об идеальной правде, противопоставляемой правде живой. Я повторю слова из «Баллады»: «Правда – грешна и в сознании этого вся правда. Но есть правда правдивее самой себя, непогрешимая правда. Это всегда ложь. Это – бог лжи». Но хватит мне повторяться и рассуждать, чтобы не впасть в то состояние, против которого я предупреждаю.

Я утешаю себя надеждой, что с тобой будет тетрадочка писем, которая как раз открывается письмом к 27 сентября прошлого года. Там же и письма о «Маскараде» Лермонтова.

Она должна быть у Клавы. Обязательно напиши, была ли с тобой моя тетрадочка в этот день.

Как много принес истекший год! Я не расстаюсь с надеждой, как ни бессбыточна она, быть самому с тобой в день нашего праздника. Здравому смыслу покажется, что это мечта безумна. Так, конечно, но она так радостна, так полна счастья, эта мечта!

Обнимаю тебя, родная, я не закрываю глаза на тучки, вновь пробегающие по широкому горизонту и как раз там, где всходит солнце, но верю и знаю, что судьба наша переломится к лучшему, к хорошему и что будет это скоро.

Целую, любимая. Сегодня утром я гулял и мысленно повторял те ласковые имена, которыми я звал тебя, когда мы были вместе. Сколько их всплыло – дорогих и единственных – наших!

Саня.

№ 477. Н. В. Ельцина – А. И. Клибанову

15/IX 54 г.

«Поречье»

Родной, вот уже пять дней, как я в санатории Ак[адемии] Наук под Звенигородом. Приехала сюда на 18 дней. Сперва заехала к Вове и Клаве. Вова сам звонил и говорил с человеком, у которого находятся бумаги Сонечки304 – это было четыре дня назад. Все еще вопрос не рассматривался, обещают ускорить. Это лучшее, что можно было сделать, ибо ни я, ни Манечка – значения не могут иметь в этом деле. Слишком там много работы и потому все так долго.

Я получила от Клавы тетрадку – очень была взволнована и обрадована этой неожиданностью. Читаю медленно статьи о «Маскараде». Пока об этом ничего не напишу – не могу. Помимо всего нужно перечитать и само произведение Лермонтова.