Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

Год 35‐й ознаменовался успехом в определении научных интересов жены. По окончании университета ее пригласил остаться в аспирантуре профессор Константин Михайлович Дерюгин, однако жена моя твердо решила расстаться с гидробиологией. Она стала знакомиться с направлениями в науке, разрабатывавшимися в Институте экспериментальной медицины. Там она узнала о деятельности научной лаборатории, руководимой профессором Эрвином Симоновичем Бауэром, приехавшим недавно из Берлина. Проблема, стоявшая в центре его исследований, – живая материя. Он работал на перекрестке биологических и физико-математических наук. Авторитет его как ученого был исключительно высоким. Его лабораторию неоднократно и с большим интересом посещали Николай Иванович Вавилов, Николай Николаевич Семенов, Абрам Федорович Иоффе и многие другие видные деятели науки. Бауэр был к тому же талантливым скрипачом. К нему и явилась безо всяких рекомендаций Наташа. Состоялся долгий и серьезный разговор, закончившийся тем, что Бауэр предложил поступить к нему в аспирантуру. Он предупредил, что работа предстоит нелегкая, сказал, что биология не может изучаться без выходов из ее собственных пределов. Сам наметил программу штудий, которые предстояло проделать Наташе. В нее входили, как следует из удостоверения об окончании аспирантуры, такие предметы, как общая биология, аналитическая геометрия, дифференциальные и интегральные исчисления, дифференциальные уравнения и теория вероятности. Наташа занималась упоенно. Встречи с руководителем всякий раз были вдохновляющими. Она была уверена, как и все окружение ученых не только Института экспериментальной медицины, но и ряда других институтов, в том, что имеет дело с великим ученым. Среди ее записок есть и такая: «Профессор Эрвин Симонович Бауэр – один из основоположников молекулярной биологии. В 1935 году издал книгу «Теоретическая биология», в которой впервые излагается общая теория живой материи». Свойственно было Бауэру и личное обаяние, щедрость в советах, пристальное и самое серьезное внимание к деятельности учеников. Кажется, что и Наташа пользовалась большим его расположением и как начинающий ученый, и как человек. Он радовался каждой с ней встрече.

В июне 1935 года я защитил кандидатскую диссертацию. Она называлась: «Меннонитская колонизация на юге России в XVIII–XIX веках». Насколько высоки были требования, предъявлявшиеся к кандидатским диссертациям в то время, следует из состава оппонентов, которые выступали на моей защите. Ими были профессора Владимир Германович Тан-Богораз, Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, Александр Михайлович Розенберг.

Мирное течение нашей жизни прервано неожиданно и грубо. Утром 20 апреля 1936 года я был арестован и препровожден в Большой дом на Литейном. Следствие добивалось от меня признания в ведении контрреволюционной троцкистской деятельности.

Не могу сказать, что мое пребывание в тюрьме было более мучительным, нежели у других подследственных. Меня не били. Правда, пришлось выстоять «на конвейере» 72 часа, пришлось отведать и одиночного заключения. Сколько времени пробыл в одиночке, сказать не могу, немало, судя по тому, что из присланного мне тюремной библиотекой тома прозы Пушкина я выучил полностью «Гробовщика», «Метель» и частично «Пиковую даму», а именно начиная со слов «Герман трепетал как тигр, ожидая назначенного времени. В десять часов вечера он уж стоял перед домом графини. Погода была ужасная: ветер выл, мокрый снег падал хлопьями; фонари светились тускло; улицы были пусты…» Я и сейчас цитирую эти строчки, не прибегая к книге, по памяти. Пушкинские повести сослужили мне добрую службу в моей последующей лагерной доле, но об этом на своем месте.

В следственной тюрьме, а потом в пересыльной – «Кресты» я пробыл примерно 5 месяцев. 10 сентября 1936 года по постановлению Особого совещания я был приговорен к пяти годам лагерей.

Мой «крутой маршрут» пролегал через Котлас, потом Княж-погост, потом Асфальтитовый рудник (это Ухто-Печерские лагеря), далее тракт Чибью – Крутая. Перед отправлением из «Крестов» на этап я получил посылку из дома, где наряду с носильными вещами, продуктами, была маленькая книжечка в голубом переплете «Книга песен» Гейне на немецком языке. Княж-погост запомнился мне тем, что там сложились для меня благоприятные обстоятельства, мне досталась работа, не выматывавшая спину, даже оставалось время для досуга. Я перевел добрых два десятка стихотворений Гейне на русский язык и вкладывал переводы в письма, отсылаемые жене.

Письма доходили, а с ними и переводы. Жена бережно хранила мои письма, свято хранила. К общему нашему горю все письма погибли при обстоятельствах, о которых ниже. Случаем сохранился листок с переводом Гейне, несовершенным, но дорогим мне по чувству: