Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

Некоторые факты, вплетающиеся в канву репрессий, постигших Розалию Семеновну и ее детей, заслуживают внимания. Они, может быть, ведут к пониманию замысла тех, кто готовил дело «Союзного бюро меньшевиков». В этом деле, не исключено, могло фигурировать имя Плеханова, как заглавное. Почему бы выдающемуся лидеру меньшевизма не напутствовать своих остававшихся сторонников на организованную борьбу против советской власти? Какая яркая краска в показательной процессе над меньшевиками – врагами народа!

Какие же факты я имею в виду? «В нашем доме, – писала Наташа в своих записках, – часто бывала у мамы бывший секретарь Георгия Валентиновича Плеханова – Ида Ефимовна Хородчинская. У нее был сын Виктор, на два года старше меня и брата. Как-то раз он приехал с матерью к нам на дачу. Он непрерывно говорил о Плеханове. Я не понимала, что он говорит. В Ленинграде он как-то тоже пришел к нам. Это было в декабре (год не указан. – А. К.). О чем говорили, не помню. Ничего интересного для меня не было. Вскоре после этого Виктор Хородчинский318 был арестован органами НКВД». От себя добавлю, что Хородчинский был заключен во Владимирском политизоляторе, где и погиб.

Знакомство с И. Е. Хородчинской – попутно скажу, что она была блестящим переводчиком художественной литературы, – дорого обошлось семье Ельциных.

Эти три письма относятся к марту 1935 года. За время, отделявшее эти письма от первого, произошли большие события в нашей жизни. Смерть Розалии Семеновны. Окончание Наташей университета и связанные с этим хлопоты об устройстве на работу. Наша женитьба. Мое поступление в докторантуру Историко-археографического института Академии наук. Письма идут одно за другим – 4, 5, 7 марта. Все по одному адресу: Москва, Ленинградский вокзал, до востребования. Во всех вопросы, встретился ли я с такими-то и такими-то людьми. И общее для всех писем: «Есть ли какая-то надежда? Какие-нибудь перспективы?» Мой отъезд в Москву находится в контексте экстремальной ситуации, сложившейся после убийства Кирова.

В Ленинграде шли повальные аресты. Уже не позднее, чем в феврале 1935 года, был арестован мой университетский профессор Николай Михайлович Маторин, он же директор Института антропологии и этнографии Академии наук. Маторин был коммунистом. Какое-то время находился в числе сотрудников Зиновьева. Он же написал похвальное предисловие к моей книге «Меннониты», опубликованной в 1931 году, еще в бытность мою студентом университета. Теперь меня поносили на собраниях комсомольцев Академии наук. Каких только эпитетов по своему адресу я не наслышался от руководителей комсомольской организации! «Приспешник», «пособник», «холуй», «прихвостень» врага народа Маторина. И еще: «двурушник», «отребье», «выродок»…

Ясно было, мне несдобровать. Я отправился в Москву искать помощи. Не буду здесь рассказывать об обстоятельствах, которым я был обязан личным знакомством с Емельяном Ярославским и Петром Ананьевичем Красиковым – видными политическими деятелями того времени. Скажу только, что они видели во мне подрастающую смену и относились вполне благожелательно, даже, казалось, по-отечески.

Прошло несколько дней, прежде чем я добился приема. Ярославский, выслушав меня, сказал: «Как посмели вы с этим прийти в мой дом? Если совесть ваша чиста, вам бояться нечего». То же самое повторилось у Красикова, с которым я встретился в здании Верховного Суда – он был заместителем Председателя. Так я вернулся домой ни с чем, предоставленный течению событий. Последующие месяцы были спокойными. Комсомольские неистовства вокруг моей персоны угомонились, видимо, просто надоело меня шельмовать.

Я продолжал работать над диссертацией, докторской, мой руководитель академик Борис Дмитриевич Греков доволен был результатами моей работы, хотя я не очень продвинулся в ней.

Работа мне предстояла большая и была она сложной. Тема ее – «Средневековые ереси русских городов». Мне предстояло походя защитить кандидатскую диссертацию.