Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

С чего-то надо было начать разговор, и я спросил у нее об обративших мое внимание кроликах. Ответила: – Они дают средства жить. Одно из двух, либо быть поденщицей, либо художницей. Гипсовые герои, что внизу, не говорят ни уму, ни сердцу. Хуже того, это всегда насилие над собой, осквернение. Куда деваться, жить надо, а покупают только эти поделия. Кролики дают мне возможность быть свободной.

Одна за другой показывала скульптуры. Она работала в дереве, в каком-то, если не ошибаюсь, мексиканском дереве – редкостный, чудом добываемый материал. Очень хороша была скульптура «Поэт». Голова, то ли возникавшая из каких-то коричневых теплого тона наплывов, то ли в них погружавшаяся. Теперь мне дано было сполна убедиться в правомерности оценок Раймонда, преклонявшегося перед художническим даром жены. За показом своих произведений она молчала, ничего не поясняла. Молчал и я – от избытка чувств; нет, не только от приобщения к прекрасному – от сопереживания двум жизням, двум судьбам, оборванным, и вот здесь, в этой молчаливой встрече, открывшимся в яви их изначального и всеконечного единения.

То, что я ей рассказал о Раймонде, скорее всего было впечатлениями о нем как о товарище и человеке. Надо ли было посвятить ее в то, о чем я поведал читателю? Я колебался. Внутренний голос подсказывал, что этого делать не следует. Я и сейчас не знаю, прав ли я был или нет.

Работы Юлии Кун со временем приобрела Третьяковская галерея. Как-то при очередном посещении Третьяковки мы с Наташей видели их. Долго перед ними стояли.

Осень и зиму 1945 года жена провела в Москве. Работала в Научно-исследовательском химико-фармацевтическом институте. С января 1946 года она вновь в Ленинграде. Работает в Институте онкологии Академии медицинских наук. К весне 1946 года относится ее встреча с академиком Владимиром Александровичем Энгельгардтом. В своих посмертно опубликованных воспоминаниях об академике Энгельгардте она пишет:

«Мне захотелось рассказать [о своих опытах] В. А. Энгельгардту. Подошла к нему на каком-то заседании. Он сразу же пригласил меня к себе домой. Направление исследований показалось ему перспективным, и, узнав, что я уезжаю в Ленинград, работать в Онкологическом институте, он выделил мне рабочее место у себя в Институте экспериментальной медицины. Таким образом, получала зарплату я в Онкологическом институте, а работала в Институте экспериментальной медицины. Неизменно, когда Владимир Александрович приезжал раз в месяц на несколько дней в Ленинград, он вызывал к себе в кабинет каждого сотрудника и всегда заинтересованно расспрашивал о ходе работ. Он очень интересовался моей работой»327.

После Бауэра это была вторая, наиболее значимая для научной деятельности и жизни жены встреча. Отношения складывались на почве взаимного уважения, доверия и разносторонности интересов. Из той же статьи: «Обедать мы с Владимиром Александровичем ходили вместе в близлежащую столовую одного завода. Остальные сотрудники там не обедали. Владимир Александрович всегда сам заходил за мной. По дороге мы говорили о многом, что не относилось к науке. Так у нас постепенно сложились менее официальные и очень теплые отношения. Он интересовался решительно всем. Узнав, что я, будучи студенткой, водила экскурсии по истории живописи в Русском музее, Энгельгардт живо заинтересовался и этим… Часто Энгельгардт привозил мне из Москвы неизданные стихи Пастернака, фотографии скульптур Торвальдсена, из‐за границы различные сувениры».

Как и обещал Наташе, я прибыл в Москву в день ее рождения – 14 июня 1945 года. Так и не добившись разрешения покинуть Красноярск, а следовательно, и не имея документа, дававшего право на приобретение железнодорожного билета, предпринял «чрезвычайную акцию». Пошел в местную летную часть, где довольно долгое время вел военно-патриотическую работу среди состава. Ко мне хорошо относились в части. На мое обращение к ее начальнику последовал быстрый и краткий ответ: «Приходи к 6 утра на аэродром. Переправляем легкий бомбардировщик в Москву. Только не опоздай». Я не опоздал. Над Казанью нам здорово досталось от грозы. Молнии отсвечивали на крыльях самолета и его швыряло из стороны в сторону, вверх и вниз. Так, пробившись сквозь бурю и против бури, мы через несколько часов победоносно приземлились в Москве. Вторая половина 1945‐го и два последующих года прошли в хлопотах и заботах, связанных с трудоустройством, отсутствием собственного угла для жизни в Москве, прописочными неурядицами, краткими, но частыми поездками из Москвы в Ленинград, из Ленинграда в Москву, что отчасти объяснялось местопребыванием научного шефа Наташи, академика Энгельгардта, в Москве, тогда как Наташина исследовательская работа протекала на базе ленинградских научных учреждений.