Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

В шесть часов вечера Клавдия Борисовна завершала свой рабочий день. Вот тогда и мы попрощались с Натальей Васильевной. Расставаясь, она вручила мне рукопись – воспоминания о своей жизни. Просила их прочесть – повзыскательнее – и поделиться впечатлениями. Она несколько дней еще оставалась в Москве, и мы условились о дне и месте – это была квартира Владимира Дмитриевича – встречи.

Воспоминания Натальи Васильевны захватили. Я не отлучался из дома, оставив все дела, позабыв о всех обязанностях. Читал, перечитывал, снова возвращался к прочитанному. Воспоминания меня потрясли. Жизненной правдой, художественной силой, тонким психологическим проникновением в судьбы и характеры людей.

Более всего – исповедальностью, вызывавшей порой ассоциации с великими исповедями Августина, Руссо, Льва Толстого. Воспоминания написаны были с такой предельной искренностью и откровенностью, когда, не оглядываясь на пересуды людей, обрашаются к суду Божьему. Наиболее полная публикация «Воспоминаний» Натальи Васильевны, увидевшая свет в 1977 году, не без купюр. Впрочем, может быть, это и оправданно.

Я, как просила Наталья Васильевна, отозвался на ее воспоминания письмом. Владимир Дмитриевич, на этот раз присутствовавший при моей встрече с Натальей Васильевной, погрозил пальцем и со смешком в голосе: «Ну, ну, милостивые сударь и сударыня, не пора ли мне вступиться за интересы Натальи Владимировны». Владимир Дмитриевич предполагал опубликовать воспоминания Натальи Васильевны в сборнике «Звенья». День спустя – в день отъезда из Москвы – Наталья Васильевна позвонила ко мне по телефону, благодарила за письмо, побудившее ее повременить со вручением рукописи Владимиру Дмитриевичу, чем, по ее словам, весьма огорчила Владимира Дмитриевича.

Через несколько недель после знакомства с Натальей Васильевной я получил командировку в Ленинград, уже в должности заместителя директора Музея истории религии по научной части.

В первый же день приезда я рассказал Наташе о встрече с необыкновенной женщиной, о ее мемуарах, о своем письме-отзыве – черновик письма я привез с собой. Наташа заинтересовалась и, судя по впечатлению от моего письма, кажется, поверила моему восторженному рассказу. С ее позволения, думаю, не вполне добровольного, я позвонил Наталье Васильевне и получил приглашение сегодня же, часам к шести вечера, посетить ее, на что ответил радостным согласием. По отношению к Наташе это было бестактным и эгоистическим поступком. Он не вызвал упрека. Наташа сама обладала способностью живо увлекаться интересными людьми, ни словом не возразила, отчасти поняв меня, а более всего из‐за чувства гордости. Мне хуже было то, что произошло и заслуживало строгого осуждения.

Я приехал к Наталье Васильевне в назначенное время. Встреча была радостной, за беседой незаметно летело время. В два часа ночи Наталья Васильевна сервировала стол. Беседа продолжилась. Она текла с возрастающим интересом к обсуждавшимся темам и, признаюсь, друг к другу. Говорили об общем и особенном в процессе художественного творчества, о гражданских позициях художника, о чуждом и враждебном искусству вторжению в него извне, варварскому, насильническому, топчущему душу, – о године шельмования Ахматовой и Зощенко. Жертвой этого лихого года стали и Наталья Васильевна, сборник ее стихов, написанных в блокадном Ленинграде, и принятый к публикации, – уже имелась технически подготовленная к набору машинопись, – был отвергнут и возвращен. Говорили о многом, и хотя стихов не читали, но поэзия, с большой буквы Поэзия, была третьим незримым собеседником, одухотворявшим встречу. Казалось, все еще продолжается день, но я спохватился: пора белых ночей еще не миновала. Я и не взглянул на часы. Было стыдно и горько. Я оскорбил самого любимого мной человека, поддался соблазну, пусть и чистому. Что за наваждение! Прощаясь, Наталья Васильевна подарила мне тот самый наборный экземпляр стихов, который был возвращен ей издательством. На внутренней стороне обложки написала: «Александру Ильичу Клибанову на память о нечаянной радости нашей встречи. Наталья Крандиевская-Толстая. 21 июля 1946 года». Удалось поймать такси, доставившее меня, «блудного сына», к дому. Было пять часов утра.

Наташа не ложилась спать. Волновалась. Терялась в догадках, не знала, что со мной приключилось и где меня искать. Дверь в квартиру была открыта. Наташа услышала шум автомобиля и догадалась, что это я. Никаких «сцен» не последовало – это не было принято в нашем обиходе. Мне предстояло тягостное объяснение, тем более тягостное, что ничего нельзя было объяснить. Я только молвил: «Прости» – передал ей в руки подарок Натальи Васильевны. Он и послужил «объяснением», наиболее убедительным из возможных. За давностью лет я не могу воспроизвести в памяти психологическую ситуацию, столь трудную для нас обоих. Выход из нее нашла Наташа, взявшись за чтение стихов Натальи Васильевны. Она читала до восьми утра, а к девяти ей следовало быть на работе. Полная тревоги и обиды бессонная ночь разрешилась примирением. Наташа все поняла и все простила.