Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

В это мое посещение Ленинграда я познакомил Наташу с Натальей Васильевной. Было положено начало их общению, продолжавшемуся без перерывов до смерти Натальи Васильевны в 1963 году. Были ли эти отношения идиллическими? Нет, конечно.

Во взаимоотношениях людей, особенно близких друг другу, никогда не обходится без размолвок, недоразумений, недопонимания, неприятия чего-то. Чем выраженней в человеке индивидуальное начало, тем шире поле для взаимных претензий. Феокриту и Вергилию удавались их идиллии как раз ценой усреднения индивидуальности их героев. Были бы сродство душ и сопритяжение интеллектов. Все прочее преходяще, всего верней – вспышки ревности дорожащих друг другом людей.

(Я прервал прямую нить изложения. Боже упаси заподозрить меня в каком-то недобром умысле. Я пишу впрок, желая быть правильно понятым читателем, перед которым пройдут – и не раз – случаи осложнений моих отношений с людьми, всяких «накладок» на эти отношения. И еще: многие суждения и оценки, содержащиеся в моих письмах, я бы ныне не повторил. Но и те из них, которые представляются мне по своему существу несостоятельными, остаются состоятельными как факты моей духовной биографии. Однако повествование мое не автобиография. У него иная задача, и чтобы определить ее и что-то сказать о душевном состоянии, в котором работаю, вернусь к прерванному).

Мы, т. е. Наташа и я, пользовались доверием Натальи Васильевны настолько, что она знакомила нас со своим личным архивом. Позволяла делать выписки, если что-то западало в душу или привлекало значительностью фактов, событий, характеристик. Среди них письмо Владимира Дмитриевича Наталье Васильевне от 6 февраля 1946 года, переписанное мной: «Письма, конечно, вам надо все лично подготовить, чтобы комментарии исходили от вас, а не от какого-то третьего лица, как это часто бывает, которое относится к этим самым животрепещущим из человеческих писаний как к мертвой ткани, не чувствуя всего того, что под ней бьется, и я думаю, что только тот, кто писал или получал эти письма, тот сможет написать к ним действительно жизненные комментарии». Из ответного письма Натальи Васильевны: «Сейчас я пишу самую ответственную часть моей книги, историю моих отношений с Алексеем Николаевичем, наш роман от первых дней и до конца.

В ходе этой работы придется писать комментарий к его письмам, которых у меня очень много. Надо торопиться с этой работой, ибо хочется привести все в порядок, а годы уже такие, что всегда есть риск недоделать, не довести до конца, не успеть».

Переписку нашу успела подготовить Наташа, комментарии остаются за мной. «А годы уже такие, – повторяю слова Натальи Васильевны с еще большим на то основанием, – что всегда есть риск недоделать, не довести до конца, не успеть».

Хотелось бы написать воспоминания о Наталье Васильевне – к этому у нас собран большой материал. Пока пришлось ограничиться двумя публичными выступлениями с воспоминаниями о ней, что связано было со столетием ее рождения. Она была прекрасным рассказчиком. Нам довелось узнать о литературных традициях, унаследованных еще в родительском доме. О первых литературных пробах, в которых она особое внимание отводила Бунину, называя его руководителем своих первых литературных шагов, вспоминая беседы с ним о стихах, об искусстве, посчитала обязанной ему тем, что ее литературные тяготения с самого начала утвердились на почве реализма, в условиях, когда в поэзии господствовал символизм. Это действительно было так, судя по ее весьма неординарным и неоднозначным оценкам поэзии Блока, художественный дар которого чтила глубоко. Вереницей проходили имена Бунина, Горького, Куприна, Брюсова, Шишкова, многих и многих деятелей литературы русского зарубежья, а также и советских писателей. Несколько скупых, плотно сбитых предложений – и возникал живой, красочный и графически очерченный портрет того или иного писателя. В ее рассказах проходила вся ее жизнь, поведуемая в ее светотенях и с неизменным воспроизведением конкретных реалий, что делало рассказ наглядным, втягивало в водоворот ее переживаний и чувствований. Она умела смотреть на жизнь «со стороны», с юмором. Преподанные Буниным уроки художественного реализма, ею усвоенные, не мешали тому особенному жизнеотношению, которое она называла своей «романтической дурью». В центре ее духовного мира, как светоч, озаривший его, находился и оставался Алексей Николаевич Толстой. Бурно и страстно она пережила его разрыв с нею, его уход. Пережила и превозмогла боль, а когда его не стало, оплакала весь неровный его жизненный путь стихами, самыми прекрасными из всех ею написанных.

А ведь в сложности и противоречивости отношений с Толстым она отдавала себе трезвый отчет и притом задлого до разрыва.

Страничка из дневника Натальи Васильевны, едва ли уцелевшего, переписанная Наташей: «1929 год. Детское Село. Пути наши так давно слиты воедино. Почему все чаще мне кажется, что они только параллельны? Каждый шагает сам по себе. Я очень страдаю от этого. Ему чуждо многое, что свойственно мне органически.