Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

Теснимые неблагоприятными внешними обстоятельствами, вдалеке друг от друга, в ситуациях, переживавшихся нами – и не без основания – как тупиковые, единственным остававшимся нам жизненным пространством мы считали науку. Мы упорно работали, выбирали в науке линии наибольшего сопротивления, и тонус наших научных исканий был высок. Как гуманитарию мне трудно, почти невозможно, составить представление об исследовательской деятельности Наташи. Знал, что она ставила опыт за опытом, постоянно испытывая нехватку в экспериментальном материале. Она засиживалась в лаборатории до ночи, экспериментируя на животных, многократно перепроверяя результаты своих наблюдений. Неоднократно докладывала на ученых сессиях ход и итоги своих экспериментов. Выступала со статьями в биологической серии Известий Академии наук и в других научных изданиях. Еще знаю, что ее работами интересовались зарубежные ученые, что выражалось в переводах нескольких ее статей на иностранные языки, а также в переписке, в которую вступили с ней коллеги из Германии, Америки, Румынии. Еще знаю, со слов ее советских коллег – наших общих с Наташей знакомых, – что отличительной особенностью ее исследовательского почерка являлось широкое обращение к «черновому материалу», вникновение в него, окрыленное стремлением к постижению интимных процессов, происходящих в живой материи. Она была изобретательна в разработке новых методик, способствующих выявлению различий в механизмах жизнеобеспечения и функционирования нормальных и опухолевых клеток. Она изучала «поведение» этих клеток, воздействуя на них разными химическими агентами. Искала и находила пути, открывавшие пытливой мысли доступ в лабиринты клеточного вещества, в ее, клетки, ядро – носитель наследственного материала. Достигнутое приближало к попыткам выделения из опухолей млекопитающих животных фактора злокачественности. Я сказал об исследовательских трудах Наташи на временном отрезке с 1946 по 1948 год бегло и в чем-то, вероятно, поверхностно – сказал так, как это мне было посильно. Но и в пределах сказанного остается материал для размышлений, которыми мне следует поделиться.

В ее исследованиях, как и во всяких других, находили место пробы и ошибки.

Условия, в которых наиболее надежным путеводителем ученого выступает его интуиция, – это все же не то, что называют «методом проб и ошибок».

Но на каких путях? Чтобы, вступив в область непознаваемого, не блуждать «вокруг да около», а пробиваться к искомой истине, требуется, чтобы направление поиска само было истинным. Это значит, что техника исследования, его приемы и операции были бы органичны объекту самого исследования, так сказать, ему соприродны. Процесс (или акт?) перерождения нормальной клетки в злокачественную – трагедия клетки, когда весь естественный для ее жизнедеятельности ход событий оказался необратимо нарушенным. Это вызывало у исследователя неудовлетворенность наличным состоянием знаний о клетке. Так или иначе, но трагический поворот в судьбах клетки происходил в ее собственных недрах. Это направляло к умножению знаний о природе клетки (ее рост, размножение, обмен веществ, изменчивость, приспособляемость, механизмы преобразования энергии). Чем полнее становились знания о клетке как об элементарной живой системе, тем насущнее становился переход к изучению такой мельчайшей частицы живого вещества, которая обладала бы всеми его, вещества, химическими свойствами (молекула). Вехой в истории биологической науки стала молекулярная биология, у нас ознаменованная именами Э. С. Бауэра и В. А. Энгельгардта.

Наташа чутко отзывалась на все новое, происходившее как в науке, так и в жизни. Она безошибочно отличала и отметала «моду» как суррогат новизны. При том, что способности ее ума более полно выражались в синтезе, нежели в анализе, умозрительность была ей чужда, критиковалась и отрицалась, как и всякий отрыв от реальной почвы. Ее эрудиция распространялась не только на новые веяния в биологической науке, но и на ее историю, даже далекую. Не только на традицию отечественной биологической науки, которую знала досконально, но и на традиции зарубежной науки – она читала специальную литературу на английском, немецком, французском языках, и то, что считала существенным, вводила в научный оборот. Она обладала завидным трудолюбием.

Память об этом сберегли протоколы опытов – тысячи страниц, позволяющие восстановить в полноте и насыщенности каждый день ее трудовой жизни, год за годом. Описания сухие, лаконичные – характеристика процедур, перечень химических агентов, схемы, графики, формулы, цифры, загадочные для меня символы – протоколы как протоколы. Среди них разрозненные листки – выписки из сочинений Блока, Горького, Роллана, Цвейга, Делакруа. А вот из Валентина Серова: «Работать, значит гореть…»