Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

Принесли ли последние события разгадку? Были ли они судным днем, эти 19, 20, 21 августа? Надеюсь – были. Знаю ли? По критерию «неслыханной простоты» – знаю! Тем, кому довелось видеть лица юношей и девушек, сплотившихся на защиту Белого дома, – чистые, открытые, отважные, воодушевленные, – видели лица, озаренные светом «новой и по-новому великой России». Мне памятны, мне знакомы такие вот лица по другому, давно ушедшему времени, по тому времени, которому принадлежат полные надежды и веры слова Блока. Забыть тех юношей и девушек, их лица – просветленные, вдохновенные, дышащие свободой, исполненные решимости? Забыть поколение расстрелянных, сгинувших в лагерях, выкорчеванных до последнего колена? Или согласиться с утверждающими, что «Большой террор», истребивший детей революции, был заслуженным возмездием и, такими образом, исторически оправдан? Ставлю эти вопросы от лица поколения, почти исчезнувшего, милостью судьбы представленного горсткой людей в трехсотмиллионном народе356. Ставлю эти вопросы перед молодыми поколениями, отвергнувшими новый «старый мир» – общественный строй, именованный социалистическим. Ставлю эти вопросы как напоминание и предупреждение: будьте настороже!

[Вера по самому существу своему идеальна – устремлена] в высь и в даль. И бывает слепа по отношению к реальной действительности, совершенствовать которую призвана. Поясню это простым примером: будучи арестован в апреле 1936 года, я, тогда двадцатипятилетний, вызван был на допрос к следователю, которому предстояло вершить мою судьбу. Это был мой сверстник, мне было знакомо его лицо, примелькавшееся во время прогулок по университетскому коридору в перерывах между лекциями. Он учился на юридическом факультете и лично знакомы мы не были. Первые слова его, следователя, обращенные ко мне, заключенному, были: «Вы учились, но и мы учились». Он олицетворял карающую власть, я – жертву. Ответил ему: «Мы учились не тому, чему вы учились». Это был некто М., не обратил внимания какого он офицерского звания. Жесткое лицо, жесткое (но не жестокое) обращение, в котором не было ни малейшего проявления чувства человечности. Лицо и голос его навсегда запомнил. Лицо было не только жесткое, оно и надменное, холодное, почти неподвижное, каменное. Голос мерный, твердый, без модуляций, как бы отбивающий одни и те же такты, один за другим. Вскоре я отказался давать ему показания и был предоставлен другому следователю. Знаю, что М. отличился по службе, получил орден. Много лет спустя мне рассказали, что судьба М., как и множества других ему подобных, была трагичной. Так, в пределах одного поколения, еще уже – в пределах одного поколения студенчества, формировались разные, противоположные социально-идейные генерации, одна из них смертоносная. Будущим жертвам и в голову не приходило быть настороже. Какие сны снились студентам юридического факультета? Тем из них, которым предстояло нести карательные функции, не знаю. Вполне допускаю, что не кошмарные. В межличностных отношениях доверчивость предпочтительнее подозрительности, даже с риском быть обманутой и испытать горечь разочарования. Это естественная норма отношений, ее можно было бы назвать презумпцией порядочности. Так на поведенчески-бытовом уровне. На уровне общественно-политическом и идейном презумпция эта не только не отменяется, но возрастает в нравственной значимости и силе, но с поправкой: элемент риска в такой системе отношений уже не дело индивида, готового оплатить разочарованием за доверчивость, а угроза общественному делу и для делателей его речь идет уже не о готовности поплатиться разочарованием, а о расплате за убеждения и деятельность. Где-то в неведомом далеке некий М., может статься, вчерашний соратник, скажет на тот или иной другой лад: Вы учились, но и мы учились…