Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

Наше время – время больших перемен, и оно время большой надежды. Время смутное и тревожное. Оно не обрело еще собственного лица, разве что в первоначальном наброске. Его называют революционным, а дни августовские – августовской революцией. Мне представляется как нельзя более своевременным и уместным напомнить о суждении Франца Кафки, относящемся к Октябрьской революции. Суждение пророческое (1920 год), сбывшееся и потому особенно убедительное. Встретив шествие рабочих под революционными знаменами и плакатами, он сказал: «Эти люди так уверены в себе, решительно и хорошо настроены. Они овладели улицей, и потому думают, что овладели миром. Но они ошибаются. За ними уже стоят секретари, чиновники, профессиональные политики – все эти современные султаны, которым они готовят путь к власти». На вопрос: «Вы не верите в дальнейшее развертывание русской революции?» Кафка ответил: «Чем шире разливается половодье, тем более мелкой и мутной становится вода. Революция испаряется, и остается только ил новой бюрократии». Мы находимся на грани двух разных эпох. Выбор сделан. Отсчитывать ли его с начала перестройки или же с августовских дней, переживаемое время есть момент выбора. Мы не столь вольны в выборе, как это может казаться на первый взгляд. Совокупность условий и обстоятельств, объективно сложившаяся, доставшаяся от более чем 70-летней предшествующей истории, есть такая наличность, из которой приходится исходить, воленс-ноленс. Повторим ли, как это было свыше 70 лет назад: «Отречемся от старого мира»? Но от старого мира нельзя отречься, и это тоже воленс ноленс. Не нарушая ход естественно-исторического процесса, напротив, освобождая его от завалов, мы стоим перед вопросом: от какого наследства мы отказываемся. Ответить на этот вопрос и значит ответить на вызов времени. И здесь, вернусь к тому, о чем было выше – к судьбе поколений (расстрелянных, как в якобы заслуженном возмездии).

В большой читательской аудитории – было этой в конце 60‐х годов – состоялся творческий вечер Елизаветы Яковлевны Драбкиной, автора мемуарных книг «Черные сухари», «Зимний перевал». Это ее воспоминания о первых годах революции и политических деятелях того времени. Кто-то из аудитории прервал вступительное слово писательницы возгласом: «За что боролись, на то и напоролись!» [Ответная] реплика не заставила себя ждать: «Не на то напоролись, за что мы боролись!» Отвлекусь от оценок, существеннее понять различие в исходных позициях сторон. Для одной стороны послереволюционная история однолинейна и единообразна: черта, напрямую соединяющая две точки, самая короткая. Для другой стороны послереволюционная история развивалась поэтапно с характерными для каждого данного этапа чертами в переходах от одного этапа к другому. В основу положен принцип историзма, сам по себе безупречно научный. Возглас, поданный из читательской среды, конечно, и не претендовал на научность, был оценочным и для подавшего его аксиоматичным. Возглас искренний и, поскольку чередование этапов в развитии общественной структуры предполагает их преемственную связь, справедливый. Разоблачение тоталитарно-репрессивной системы, скромно названное разоблачением «культа личности», стимулировало понимание истории как «политики, опрокинутой в прошлое». Напомню, описываемый эпизод имел место в 60‐х годах.

Понятие об истории как о политике, опрокинутой в прошлое, возникло в лоне тоталитарно-репрессивного общественного строя. История в разнообразии неповторимости ее явлений, событий, действующих лиц тасовалась, как колода карт, в руках политического игрока. Типичный пример: «Краткий курс истории ВКП(б)», отредактированный, а частично и написанный Сталиным. Задержу внимание на слове «краткий». Сочинение это действительно краткое, но не по признаку немногословности, экономии изложения, а по проведенной ногтем прямой, соединяющей «от» и «до». Линия, как и в геометрии, сама короткая. «От» – зарождение партии, в «до» – сам Сталин. Все встреченное на пути такой вот прямой отметалось, извращалось, примитивизировалось, замалчивалось. Этим облегчалось чтение и усвоение прочитанного. Этим, то есть простотой, что, по народному выражению, хуже воровства. Одно из искушений переживаемого времени – обратиться к далекому и близкому прошлому, опять жес точки зрения политики, опрокинутой в прошлое. Конечно, другой политики, что не меняет сути дела. Порочный метод остается порочным независимо от того, кто и во имя чего его применяет.