Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

Настроение было в этот вечер грустное, но не тяжелое. Я чувствовал, как протянулась между нами живая нить и горячие импульсы передавались от сердца к сердцу. Я сказал неправду – было не только грустно, но и светло. Мы переговорили с товарищем обо всем, что нас волновало. Вспомнили далекие годы, наших общих учителей, друзей и подруг детства. После читали стихи – Пушкина. Воспроизвели в памяти несколько сцен из «Маскарада» и были поочередно Арбениным, Неизвестным, Казариным, Звездичем и даже Ниной. Вспомнилась Александринка, незабываемые филармонические вечера, и самим захотелось петь. Голоса, как помните, у меня не было, признаться, он и не появился с тех пор, но слух остался. За нашим импровизированным столом мы исполнили: «Хотел бы в единое слово», «Отчего», «Редеет облаков летучая гряда», «Мы сидели вдвоем у заснувшей реки», «Средь шумного бала», «Для берегов отчизны дальней», «Мне грустно, потому что я тебя люблю», «О если правда, что в ночи» и много других романсов, таких прелестных! Ровно в полночь по вашему времени мы еще раз подняли тост за наше общее счастье. Когда мы разошлись, было уже семь часов утра – у вас тогда было три часа ночи. Было легко и хорошо. Новый год начался в воскресение. Это добрый знак. Каким начался, таким и будет! Получил почти в канун Нового года Коинькино письмо от 20 ноября и Манечкину открытку от 6 декабря. Бальзак и медицинская книжка пока не пришли.

Поздравляю тебя, Коинька, с успехом в твоей работе. Ты что-то стала скупа – мало пишешь о творческих успехах. Есть же разница между скромностью и скупостью. Я много раз перечитывал место в твоем письме, где ты написала о своей работе. Меня не очень беспокоит «диспутабельность» выводов. Наука обогащается всего более тем, что «диспутабельно» – новыми данными, явлениями, фактами. Что добыто – добыто. Много теней скользит вверх и вниз по лестнице культурного развития, но лишь опорные ступени – явления, факты, остаются навсегда.

«Радуюсь неоскудевающему духу изысканий» – так, однажды, написал мне Николай Павлович. Прими теперь ты этот ободряющий привет.

В новогоднюю ночь попалось мне очень интересное письмо Пушкина, адресованное Плетневу. Он пишет, что хандра хуже холеры, так как холера убивает тело, а хандра душу и заключает письмо словами: «будем живы, будем и веселы». Так, в самом деле, будем беречь свое здоровье, свои силы, свою душу.

Крепко, горячо вас целую, родные.

До близкого свидания.

Будем живы, будем и веселы!

Саня.

Вспомнил всех близких – сердечный привет им – М. И., М. П., Вите, Нюрочке и всему ее семейству.

Передайте мой поцелуй Гене, ее дочери, Леле.

Коиньку прошу перецеловать брата и его семью, тетю Любу, Минночку.

Часто часто вспоминаю милых художников, Нат. В-ну. За короткое с ними знакомство полюбил их.

Душевный привет Клаве.

Не обижайся, что Вова так поглощен воспитанием внука. Меня это не удивляет. Если бы он даже больше сделал, чем делает, вряд ли в его силах добиться успеха. Желаю ему и его супруге здоровья и сил.

Еще раз целую Вас и всех близких. Не забывайте меня своими приветами и книгами.

Ваш Саня.

Р. S. При возможности, пошлите несколько общих тетрадей (две штуки). Хотел бы иметь трубочку, но хорошего качества. Старая еле-еле держится. Со своей стороны, если подвернется оказия, пришлю стихов и прозы.

№ 387. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной

24 января 1950 г.

Родная, любимая деточка!

Давно не писал тебе. Во второй половине декабря – первой половине января получил твое письмо от 18.XII, где ты вспоминаешь о Вильнюсе, бандероль с газетами, книгу по хирургии. Также получил книгу лирических стихов Гёте. Последняя меня взволновала. Мне глубоко приятен этот знак памяти и внимания. Книгу я читаю, еще не прочел, и свою признательность выражу лучше в следующем письме.

Тебя же, конечно, не благодарю. Несколько лет назад, ты помнишь, я замышлял написать стихотворение «Благодарность», но слов не нашел, равносильных бесконечным дарам твоей любви. Тем более не нахожу сейчас: дары умножились, а силы ослабли.