Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

Родная, как-то я написал тебе о впечатлении, которое произвело на меня стихотворение Тютчева «Есть и в моем…». Я не подозревал, что оно окажется тебе таким близким. Мучительная и немая боль твоих последних писем не может быть скрыта маленькими и милыми хитростями, которые должны внушить мне иное представление о твоих переживаниях. Ты не умела и не научилась лукавить. Но ни я, ни сам Тютчев никогда не притязали на универсальную философскую значимость этого стихотворения. Мало ли что ляжет под поэтическое перо в страшную минуту душевного обмеления. Да и самый факт написания стиха уже был для Тютчева выходом из его состояния. Жизнь идет в смене приливов и отливов и уже действительно имеет универсальную значимость. В последнее время я все больше и больше склоняюсь к преимуществам всякого настоящего перед прошедшим и будущим. Я тебе уже однажды писал об этом, кажется, в связи с книжкой Ш. Петефи. Дело в том, что душевная механика знает силу надежды, которая восстанавливает утраченное равновесие бытия , что открывает перспективу прилива. Я думаю, что эта сила обманчива, независимо от того, сбыточна или несбыточна перспектива. Каким бы глубоким ни был вдох – зачерпнутого воздуха надолго не хватит. Такова надежда. А . Только так можно сберечь ее жар. Простыми словами говоря, надо идти навстречу и большим и малым радостям и интересам. Надо идти им навстречу сегодня и завтра, и каждый день, полагаясь на внутренний голос, который всегда подскажет, что следует позволить и чего нужно избегнуть. Я хотел бы видеть тебя не в аскезе, а в средоточии всего жизненного разнообразия.

Получила ли ты мои новогодние приветы? Миновал год, наступил новый, и я все тороплю время. Помнишь конец новогоднего стихотворения Минковского «Друзьям». Перечти его.

Я достал книгу проф. Войно-Ясенецкого «Очерки гнойной хирургии» (2-ое изд. Москва, 1946 г.). Разумеется, я не мог разобраться в его тридцатилетнем медицинском опыте. Но его жизненный опыт, а в нем и самый образ автора, – мне доступны. (Я вспоминал Станиславского – «Моя жизнь в искусстве»). Бесстрашная и беспощадная справедливость к себе. Ясная мысль и точное изложение. Непосредственное, как в собеседовании, взаимоотношение автора с читателем. И столько тепла и чудесной простоты в этой книге. Таким я знаю Николая Павловича. Таким представляю себе русских писателей – Толстого, Достоевского, такого вижу Нестерова. Людям одаренным дано вписать порой очень значительные строки в книгу науки, но лишь цельные натуры, по твоему, очень любимому мной выражению, «душевно талантливые» люди, способны открыть в ней новые страницы. Достань этот труд – он ободрит и укрепит в тебе твой творческий дух, которому ты в нем (труде Войно-Ясенецкого) найдешь много родственного и свойственного.

Вот написал длинное письмо и опять не сказал о самом главном, как не сказал о нем за всю нашу жизнь. Я не знаю, как выразить тебе мои чувства: что думаю о тебе и как люблю. Скажу лишь то, что если есть во мне что-нибудь хорошее (все же есть!), то все хорошее, что во мне рождалось и росло и живет, это только отзыв твоим благородным, очищающим и возвышающим чувствам. Я всегда искал опоры в твоем примере и теперь, в мой день испытания, припадаю к тебе, как к источнику жизни.

Саня.

Напишешь ли ты мне когда-нибудь о своем быте? Оживляет ли когда-нибудь пламень твою печь? Все та же ли наша старая керосинка верно тебе служит? Прежние ли в комнате обои? Не обижаешь ли ты мою лошадь257 и такими ли грустными глазами, как и прежде, она смотрит со своей окантовки, вспоминая хозяина? Как твои ручки, родная? Не мерзнешь ли? Есть у меня к тебе тысяча вопросов!

Только что получил Манечкино письмо от 28/XII. Меня всегда приятно удивляет бодрость, которой веет от твоих писем, дорогая Манюша. Радуюсь, что к числу поздравлений прибавилось и мое. Ты очень хорошо сказала, что для нас Новый год может и не совпасть с обычной датой: будет у нас легко и светло на душе – вот и Новый год. Чья это вещь «Александр Пушкин»? Где ее ставят? В Александринке? Было и у меня некогда намерение заняться И. И. Пущиным, тогда пришлось бы и Пушкина коснуться. Еще никто не сказал о Пущине нужных слов и многие другие фигуры незаслуженно заслонили и как-то оттеснили его образ на второй план. По своей душевной одаренности он превосходил своего великого друга, а литературный талант Пущина принесен им был в жертву общественной деятельности и о нем можно лишь догадываться по его письмам да воспоминаниям.

Пущинский элемент во внутреннем мире Пушкина еще не выявлен, а думается, он не уступит Чаадаевскому.

Целую крепко, родной Манек. Еще раз желаю в связи с днем рождения и Новым годом (и вне связи с датами) здоровья, бодрости и счастья.

С.

Отсылаю письмо 30/I. Нового за минувшую неделю ничего, т. к. писем от вас не было. Нежно горячо вас целую. С.

Отправляю 14/II. Залежалось. Простите за канитель. Все время думаю о Коиньке, позади ли уже ее неуспехи. Может быть, нужны радикальные выводы из всей этой истории?