Кровавые ритуалы. Барабаны зомби

Почти сразу же мне начал сниться сон. Зловещие деревья, по большей части вечнозеленые, окружали небольшую поляну. В центре ее потрескивал, плюясь в небо искрами, небольшой, аккуратно сложенный костерок. В воздухе ощущался запах близкого озера: мох, цветы и дохлая рыба, к которым добавлялся запах опавшей хвои. От зябкого воздуха меня пробрала дрожь, и я придвинулся ближе к огню, но все равно казалось, будто спина моя прижата к поверхности льда. Откуда-то сверху доносились дикие, трубные крики перелетных гусей. Я не узнал этого места, но оно почему-то казалось мне хорошо знакомым.

На решетке стоял у огня железный кофейник; с треноги свешивался котелок, в котором, судя по запаху, варилось что-то очень аппетитное, возможно оленина.

Напротив меня сидел у костра мой отец.

Малькольм Дрезден был высоким, худощавым мужчиной с темными волосами и ярко-голубыми глазами, в поношенных джинсах и кожаных походных ботинках. Под охотничьей курткой с меховым воротником я разглядел его любимую рубаху в красную клетку. Он нагнулся, помешал варево в котелке, потом набрал ложку, подул на нее и осторожно попробовал.

– Недурно, – сказал он.

Потом взял с плоского камня две железные кружки и снял с огня кофейник, ухватив его за деревянную ручку. Он разлил кофе по кружкам и, повесив кофейник на колышек, протянул одну из кружек мне:

– Согреешься?

Я взял кружку и некоторое время молча смотрел на него. Возможно, я ожидал, что он будет выглядеть совершенно так, каким я его запомнил, но это вышло не так. Он казался худее. И выглядел совсем молодым – возможно, моложе меня. А еще… каким-то совсем обыденным.

– Ты что, оглох, сынок? – спросил отец с улыбкой. – А может, онемел?

Я постарался совладать с языком:

– Холодно здесь.

– Не без этого, – согласился он.

Он достал из рюкзака пару пакетиков сухих сливок, потом пару маленьких упаковок сахара и протянул мне. Молча мы приготовили себе кофе и некоторое время потягивали его. Кофе приятно согрел желудок, отчего жуткий холод, обжигавший спину, показался почти терпимым.

– Приятное разнообразие по сравнению с моими обычными снами, – заметил я.

– В чем это? – поинтересовался отец.

– Меньше щупалец. Меньше воплей. Меньше смертей.

При этих моих словах откуда-то из-за деревьев, из черноты, донесся жуткий, неземной вопль. Я вздрогнул, и сердце мое забилось чуть чаще.

– Ночь только начинается, – сухо заметил отец.

В лесу послышался шум, треск, и я увидел, как закачались одна за другой верхушки деревьев, – кто-то или что-то очень большое продвигалось по лесу. От дерева к дереву невидимая угроза огибала маленькую поляну. Я опустил взгляд и увидел, как плещется кофе в кружке, – рука моя дрожала.

– Что это? – спросил я.

– О, бойся Бармаглота, сын, – отозвался отец. Он отхлебнул кофе из кружки и спокойно, без малейшего страха, посмотрел на движение в деревьях. – Ты знаешь, что это. Ты знаешь, чего ему нужно.

Я поперхнулся:

– Демон.

Он кивнул, не сводя с меня взгляда своих голубых глаз.

– Не думаю, что…

– Стрижающих мечей у меня небогато, – сказал отец. Он полез в рюкзак и бросил мне шоколадный батончик. – Ближе всего к этому из того, что у меня есть, – только «сникерс».

– Думаешь, это смешно? – спросил я.

– Смотря кто произносит.

– Ладно, – кивнул я. – Почему ты мне раньше не снился?

– Потому что прежде мне не позволяли связаться с тобой, – невозмутимо ответил отец. – До тех пор, пока другие не преступили черту.

– Не позволяли? – переспросил я. – Кто? Что за «другие»? Какую черту?

Он отмахнулся:

– Не важно. И у нас мало времени до того, как оно вернется.

Я вздохнул и потер глаза:

– Хорошо. Хватит с меня этого глупого ностальгического сна. Почему бы тебе не вернуться туда, откуда ты пришел, а мне пускай приснится славный, успокаивающий такой сон о том, как я пришел на работу голышом.

Он рассмеялся:

– Так-то лучше. Я знаю, ты боишься, сын. Боишься за своих друзей. Боишься за себя. Но знай одно: ты не одинок.

Я потрясенно уставился на него:

– Что ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что не являюсь частью твоего подсознания, сын. Я – это я. Настоящий.

– Не обижайся, но тому тебе, который мне снится, положено произнести это.

Он улыбнулся:

– Так говорит тебе твое сердце? Что я приснившаяся тень из памяти?

Мгновение я молча смотрел на него, потом мотнул головой:

– Это не можешь быть ты. Ты умер.

Он встал, обошел костер и, опустившись рядом со мной на колено, положил руку мне на плечо:

– Да. Я умер. Но из этого не следует, что меня здесь нет. Из этого не следует, что я не люблю тебя, парень.

Костер в моих глазах предательски расплылся, и грудь пронзило острой болью.

– Папа?

Его рука сжала мое плечо крепче.

– Я здесь.

– Я не понимаю, – пробормотал я. – Почему мне так страшно?

– Потому что того, что можно потерять, у тебя теперь больше, чем прежде, – кивнул он. – Брат. Друзья. Ты открылся для них. Ты их любил. Тебе невыносима мысль, что у тебя могут отнять кого-нибудь из них.