Кровавый скипетр

Макарий прочитал над царицей молитву, благословил ее и вскоре покинул, ибо дел ежедневных было довольно много. Уходя, с горечью подумал о страдающей кроткой душе юной супруги государя. Все, и тем более он, понимали, что царевна Мария умрет, и, возможно, умрет еще до возвращения Иоанна. Но надобно поддерживать и оберегать Анастасию, дабы она сохранила плод и родила, возможно, будущего государя Руси! Макарий трижды перекрестился на ходу, уже запомнив, что вечером надобно отдать распоряжение, дабы ему доносили о здоровье царицы и ее дочери не менее двух раз в день! А пока ждали другие заботы…

Митрополит спешил в книжную мастерскую, открывшуюся недавно его силами. Она находилась в доме его друга и сообщника Сильвестра, вместе с которым митрополит убедил Иоанна дать толчок развитию книгопечатания в Москве. Царь в начале года уже вызвал из Дании типографа Ганса Миссингейма, из Польши заказал станок. Помнится, митрополит, Адашев и Сильвестр долго разглядывали чудную машину, не представляя еще, как из нее рождается книга…

Москва уже давно стала культурным центром России, куда из дальних монастырей свозились отовсюду ценные труды, здесь и должно начаться книгопечатание. Макарий свято верил, что книгопечатание значительно облегчит работу над исправлением ошибок в церковных текстах и предотвратит их в будущем вовсе, начнет способствовать просвещению молодой державы и обращению в православие народов тех земель, которые еще предстоит присоединить к Русскому царству. Тем более в Европе книгопечатание расцветало уже более века, Россия не должна оставаться позади! Но сто лет назад, когда Иоганн Гуттенберг создал типографский станок, Москва все еще дралась за первенство на Русской земле, князья боролись за власть, и татары все еще собирали дань, иными словами, было совсем не до того! Но теперь все иначе…

В небольшой мастерской, где было душно и резко пахло краской, Ганс Миссингейм с помощью толмача что-то объяснял трем ученикам своим, стоя у станка. Три юноши: Маруша Нефедьев, Васюк Никифоров и Иван Федоров внимали типографу, внимательно следя за каждым его движением. Макарий, стараясь не мешать им, тихо вошел и встал в проходе, но его тут же заметили и приветствовали поклоном, а митрополит отмахнулся, мол, не отвлекайтесь! Датчанин, костлявый и высокий, подслеповато прищурился, поправил пояс на спадающих портах и спросил:

– Владыка желает видеть, как проходит работа над «Четвероевангелием»?

Макарий не хотел прерывать урок, но ничего не успел ответить, как датчанин приказал Васюку Никифорову сесть за рабочий стол, на котором лежали стальные бруски, и юноша принялся тут же на торце бруска что-то гравировать.

– Объясни владыке, что он делает! – повелел Миссингейм Маруше Нефедьеву.

– То, что Васюк держит в руках, называется уклад, – начал говорить Маруша, – из него создается пуансон, на котором иглою намечаются контуры букв, а после по этим самым контурам гравируют эти самые буквы в обратном отображении.

Затем Васюк взял медный брусок, приложил к нему пуансон и ударил молотком. Присмотрелся, сдул крошку и ударил снова. Миссингейм принял из его рук медный брусок и стал что-то высматривать.

– То, что держит в руках типограф, называется матрицей. Нужно следить, дабы глубина букв в меди была одинаковой.

– Маруша, покажи владыке, как отливается шрифт! – прервал его датчанин и протянул ученику только что созданную матрицу.

Нефедьев взял двустворчатую словолитную форму, в которой уже находились выгравированные матрицы, поместил туда новые, затем бросился к раздуваемой печи, в которой плавилось олово, аккуратно вылил металл в форму и закрыл ее.

– Из этого родится литера, – пояснял Нефедьев горящими от восторга глазами, – брусок с обратным изображением, которое в станке будет переноситься на бумагу!

– Иван, возьми готовую литеру и покажи, как происходит набор и печать, – уставив худые руки в костлявые бока, сказал Миссингейм. Федоров с помощью Васюка стал наполнять какой-то деревянный ящик литерами с гравировкой и без, и Макарий завороженно глядел на сие действо.

– Пустые литеры для расстояния между словами, – прошептал, будто невзначай, всезнающий Нефедьев, – а ящик сей называется верстатка…

– Верстатка помещается в станок, вернее, в наборный ящик, – не упустил блеснуть умом и Васюк, а Федоров тем временем молча исполнил то, что объяснил митрополиту юноша. Затем Иван нанес с помощью кожаной подушечки черную краску на печатную форму, а Маруша положил сверху влажный лист бумаги и с усилием прижал его специальной плитой к печатной форме. Отпустил и, как и прочие ученики, застыл, глядя на датчанина в трепетном ожидании. В звенящей тишине Миссингейм подошел к станку и проговорил шепотом, словно боялся разбудить ребенка:

– Краска с помощью оттиска легла на бумагу. Новая страница родилась…