Кровавый скипетр

– Довольно, – остановила его Сююмбике, – когда вернешься… приходи ко мне… Буду ждать…

Поклонился и вышел, а она, вся красная, с бешено колотившим сердцем, села в кресло и закрыло горящее лицо руками.

– Госпожа, он ушел, – прошептала служанка. Сююн махнула ей рукой, отпустив. Может быть, вот она, любовь?

Утром народ провожал уходящее войско, и Сююмбике глядела из окон, желая увидеть лишь одного. Но не увидела, не смогла разглядеть в этом огромном скоплении конных воинов. Храни его, всемилостивейший Аллах!

* * *

Седовласый Сутыря[23] жил на окраине маленькой деревушки под Костромой, стоящей на берегу великой Волги. Жена его Бабарика родила Сутыре трех детей – двух сыновей и дочь. Младшую дочку назвали Белянка из-за светлой, почти мраморной кожи. Но волосы ей стригли коротко, потому девочку не отличали от братьев – таких же бледных и светловолосых.

Изба их была ветхая, маленькая, печь занимала ее большую часть. Трубы у печи не было, и дым, когда топили, выходил через окна и двери. Зимой скотина стояла в доме, летом под навесом, что построен сбоку от дома. А держали они, как и многие тогда, кур, корову, лошадь, коз. Жили просто – как все.

По соседству с Сутырей, в такой же ветхой избе, жил древний старик Рябой. Никто не знал о нем ничего, кроме того, что уже больше двадцати лет Рябой сидел на скрипучем крыльце своем и, опершись о палку, глядел куда-то вдаль. Где была его семья и чем он занимался в молодые годы, никто не помнил. Про него мать говорила, мол, непутевый. Но избы ставил так, как никто не умел. Молчаливый мастер, работающий руками до последнего пота – им было срублено большинство изб в этой костромской деревне. Дом Сутыри тоже он помогал ставить, но Белянка того не видела, ибо даже не родилась еще тогда.

Сутыря, как только сыновья подросли, начал их приучать к работе – они с ним и соху готовили, и к лету пахать ходили в поле. Белянка, когда маленькой была, любила наблюдать, как мужики сеять начинают, крестятся сначала и потом, зачерпнув из торбы, разом машут рукой, рассыпая зерна на вспаханную землю. И идут дальше. Идут медленно, размеренно разбрасывают зерна, точно выполняют необходимый многовековой обряд. А в июле уже косили сено на корм скотине. Рябой косил резко и мощно, в пропитанной потом сермяге – как всегда, молча. Сутыря, видя, что у одного сына коса хорошо шла, молча кивал, а второму, у которого не получалось, давал подзатыльник и забирал косу, а сын, глотая обидные слезы, молча топал следом. Жалко было Белянке его. Но ничего, в следующий год уже косили оба умело, даже отца перегоняли и стояли, довольные собой, утирая со лба пот. Белянка матери помогала сено грести, все дивилась, как мать, склонившись до самой земли, орудует граблями в сильных черных руках. Осенью, как и положено, убирали хлеб, радуясь, что татарвы уж давно не было, как не было и засухи, стало быть, зима будет сытой (а Белянка и вовсе никогда и не видела татар, представляла их себе дикими людоедами и очень боялась). После того как хлеб смолотили, начинали вскапывать огороды, и здесь Белянка с матерью трудились в поте лица. Так что с ранних лет девочка была приучена к труду.

Сутыря, будучи немного грамотным, был выбран деревенским старостой, с тех пор забот прибавилось. Помимо ведения личного хозяйства, нужно было с наместником вести дела по сбору податей, браниться с односельчанами, беспощадно изымая то, что припрятано на черный день. Ну и помогал, конечно, иногда, прикрывал, если нужно, но против закона никогда не шел! Работа эта его выматывала больше, чем пашня. Бывало, приходил он вечерами, разбитый и усталый садился на скамью, молчал. Бабарика поднимала на него строгий взгляд, продолжая шить. Мама много шила из льна, Белянка любила за этим наблюдать.

А потом мамы не стало. Она забеременела в четвертый раз, но родила в итоге мертвого младенца, а через пару дней и сама умерла. Дом опустел, а мамины обязанности теперь пали на плечи Белянки – было необходимо рано взрослеть, чтобы выжить. Девочка носила дрова, топила печь, варила каши, пекла, поила-кормила животину, прибиралась в доме, носила воду, стирала, работала в огороде. Пришлось научиться доить корову. Благо, когда мамка была жива, Белянка смотрела, как мать ловко сцеживает из вымени молоко. Теперь и самой пора было научиться. Корова сначала, почувствовав, видимо, чужие пальцы, не хозяйкины, напряглась, дернулась, грозя лягнуть девочку ногой.

– Буреша, ну что ты, что ты, – гладила корову девочка, дала понюхать руку. Корова, шумно дыша, припала влажным носом к детской руке, почуяла, видимо, знакомый запах, облизнула пальцы шершавым теплым языком и больше уже не сопротивлялась никогда. Тяжело было Белянке, но ничего, свыкалась, справлялась.