Кровавый скипетр

Деревня полыхала. Убитые лежали в снегу, а татары грабили и сжигали их дома. Вот полыхала и изба Рябого, и Сутырина. Тревожно мычащую скотину насильно уводили стадом, стегая плетьми. Отец, где же ты, спаси! Буренку нашу уводят, Господи, как же – татарин тянул ее за веревку, обхватившую шею, корова упиралась, а татарин тянул так, что глаза коровы едва не вылезали наружу, и Буренка лишь мучительно мычала, будто тоже звала на помощь. Но скоро все надежды на спасение рухнули – Белянка увидела отца, лежащего у дороги с разрубленной головой, и тут же закрыла глаза, не в силах даже заплакать. А татарин уверенно вел коня дальше. С ним, отягощенные богатой добычей, уходили и другие всадники. Вскоре деревня, которая для юной Белянки была целым миром, осталась позади – был виден издалека лишь валящий черный дым. Много пленников взяли незваные гости – детей, молодых девушек и юношей.

Долго еще шли татары, начали подходить к другой деревне, но внезапно что-то заставило их отступить. Наперерез им неслись русские всадники, постепенно окружая татар. И надеялась Белянка, что настигнут ее похитителя, освободят девочку вместе с другими детьми, со страхом прятавшимися в глубокой корзине. И вот уже два русских всадника были рядом, с обеих сторон зажимали несущегося прочь татарина, но он, выхватив лук, молниеносно выпустил две стрелы – и русичи, вскинув руки, упали в снег. Татарин же умчался дальше вместе с отступающим отрядом.

Со стороны русских выехал мощный, видный воевода со своим полком. Это был сам Александр Горбатый-Шуйский, а рядом с ним костромской наместник Захарий Яковлев. Хмуро глядя на отступающих татар, сказал воевода всадникам:

– Скачите за ними, гоните за самую Волгу! Сможете – отбивайте пленных! Режьте их безжалостно, иначе эта проклятая война не закончится…

* * *

Иоанн в марте со всем войском вернулся в Москву. Тут же отправился он в Троице-Сергиеву обитель. Когда приближались к монастырю, Иоанн с удовлетворением отметил, что почти достроена высокая белокаменная стена вокруг монастыря, обещали к следующему году завершить работы. Так он решил придать любимой обители вид крепости, дабы оградить его от возможного захвата неприятелем. Монастырь не раз сгорал, заново отстраиваясь, подобно Москве. Иоанн значительно расширил территорию обители, дабы можно было возводить там новые и новые постройки.

Царь и его свита, шагающие по бархатному ковру с молитвами и иконами, были одеты в сверкающие на мартовском солнце одежды, причем платье государя было таким тяжелым, что Адашев и Данила Захарьин поддерживали Иоанна за руки. Толпа собралась окрест, было только и слышно:

– Государь! Государь! Заступник ты наш!

Падали, молились, плача, лезли – ратники прочной стеной сдерживали натиск.

Из толпы, собравшейся у монастыря, Иоанн увидел старика, неистово рвущегося к нему:

– Государь! Государь! Дайте слово, государь!

– Что там? – спросил Иоанн у Адашева.

– Холоп просит разрешения говорить с тобой, государь.

– Приведите его.

Иоанн остановился в ожидании. И вот дети боярские вытащили из толпы тощего старика и подвели к царю. Упав на колени, старик прищурился, чтобы лучше видеть Иоанна. Воздев руки к небесам, старик сказал:

– Хвала Господу, что позволил тебе услышать меня!

– Кто ты? – спросил Иоанн. Старик низко поклонился:

– Я Тимофей, старый слуга покойного князя Андрея Михайловича Шуйского.

Как только прозвучало это имя, глаза Иоанна почернели и вспыхнули.

– Не вели казнить, великий государь. Когда погиб князь, увез я его единственного сына в Белоозеро. Там жили все эти годы, хлеб сеяли, землю пахали. Вырос княжич, и молю тебя, государь, прости ты его за грехи покойного отца и возьми на службу к себе.

Снова уткнувшись лицом в землю, Тимофей вытер выступившие слезы:

– Будет Иван Андреевич твоим преданным слугой, таким, каких не будет у тебя больше! Я воспитал в нем любовь к государю, Богу и Родине. А ежели продаст он тебя, так можешь плевать на мою могилу и всякому прикажи это сделать! А жить буду – казнишь меня, как последнего преступника! Уж лучше я умру и не буду видеть этого!

Помолчав немного, Иоанн проговорил:

– Будь по-твоему, старик. Пущай служит сыном боярским. А ежели отступит он от веры и меня самого – не сносить вам обоим головы!

– Великий государь! – Тимофей бросился к ногам царя, но люди Адашева схватили старика под руки и уволокли к толпе. Но и там он продолжал кричать:

– Ты – величайший и мудрейший из царей! Благодарю, царь-батюшка!

Из толпы на него смотрел юноша – Иван, сын растерзанного псарями Андрея Шуйского. Он видел, как государь, убийца отца его, окруженный охраной и свитой, входит в монастырь. Видел, как швырнули дети боярские Тимофея в толпу. Но осчастливленный старик бросился к своему воспитаннику со слезами на глазах.

– Ваня! Он простил тебя! Слышишь? Господи! Он простил!

Царь же, стоя у гробницы святого Сергия, говорил тихо, опустив голову:

– Я стал праведным и справедливым царем! Я взял власть в свои руки, как ты хотел. Почему ты не принес мне победу? Почему не дал покорить этот бусурманский город? Почему? Что я должен еще сделать?