Кровавый скипетр

– Это не скоро и не сразу! Сперва нужно врагов на юге победить, дабы у Русского моря[25] оказаться и открыть торговые пути в далекие восточные страны! Торговля нужна, выход к Европе! И пока это старое, заплесневелое боярство будет службу тянуть, как они тянут, быть России огороженной от всего мира дремучими лесами своими, и русичей до той поры будут считать дикарями, варварами! Все будет, отец! Время нужно и силы немалые! А я и митрополит уже тому поспособствуем!

Далее говорили уже спокойнее и о другом.

– Интересно, эта царица Сююмбике прежнего хана, мужа своего, прибила, или он сам Аллаху своему душу отдал? – подперев рукой подбородок, размышлял Федор Григорьевич. Алексей усмехнулся краем губ:

– Того точно никто не ведает. Но послы и лазутчики наши говорят, что в ту ночь, когда умер хан Сафа, во дворце происходила какая-то суматоха. А уже утром Сююмбике с младенцем Утямышем предстали перед народом с вестью, что скончался хан Сафа, якобы от удара об угол стола, а рядом с ней стоял ханский верный слуга Кощак и, мол, руки от крови плохо вымыл. Думается, ими и был свершен переворот.

Далее вспомнили о болеющем Дмитрии Федоровиче Бельском, и Алексей сообщил, что накануне его отъезда боярин скончался. Хоть знатных вельмож не любили в этой семье, но тут все молча перекрестились.

– Не раз державу боронил и давно подле государя у власти, не выдержал, – заключил с сочувствием Федор Григорьевич. Далее он спросил о сыне Данилке, который уже несколько месяцев назад отправился в земли Нагорной стороны.

– Воевода! Еще усы ни разу не брил! – усмехнулся старший Адашев. – Я с ним Мефодия не отправил, а надо было! Больно прыткий, надобно его в узде держать!

– Пусть учится! У него дело ответственное, не меньше твоего – земли Нагорные от Казани Москве отводить! – Алексей не оценил насмешки отца. – И боев там не предвидится. Так что цела будет его голова!

Ужин кончился, и пока холопки убирали со стола, Федор Григорьевич вышел с сыном на крыльцо. Они стояли, накинув на плечи ферязи, дышали прохладным вечерним воздухом, пахнущим свежестью и травами. Было тихо и безмятежно.

– Долго еще от Настасьи шарахаться будешь? – сказал сразу и строго отец.

– Честью, коею она удостоилась, будучи рядом с невестой государева брата на свадьбе их, она мне обязана, так что ей не по нраву? – пожал плечами Алексей.

– Что ей эта честь? Брат твой Данилка женился сразу после тебя, сын их уже ходить учится! На владениях своих терема построил, хозяйство ведет! И тоже, между прочим, служит исправно! А Настасья? Словно тень, живет тута! Так на что она нам, коли тебе не нужна?

– Сами женили, теперь недовольны еще! – проворчал Алексей и пнул сапогом лежащий в траве камушек.

– Мы думали, ты ее заберешь отсель да жить будешь с нею, детей плодить! А она живет под нашей опекой, мужа своего не видит! Так она и хозяйка дурная, мать тут ее воспитала под себя! А оно нам надо?

– Отправляй в монастырь! Что тебе сказать еще? Сам посуди – с тем, как часто я дома бываю, она там с тоски совсем помрет одна, коли отвезу ее в свои имения! Тут она хоть под каким-никаким надзором!

– Ты вот что, – хлопнул сына по плечу Федор Григорьевич, – пущай ребенка тебе родит! Коли бесплодна, я ее сам в монастырь отвезу! Девку погубишь, так и знай!

На том и закончился их жесткий разговор. Алексей, думая, что дома отдохнет после долгой и напряженной работы, вымотался здесь еще больше. Снова захотелось уехать, хоть и вовсе домой не возвращайся.

Настасья ждала в горнице, не спала. Алексей смерил ее взглядом и повелел:

– Раздеться помоги!

Покорно Настасья начала раздевать мужа, стоя пред ним в одной нижней рубашке, а Алексей смотрел на нее и ловил себя на мысли, что чужая она для него и нет к ней ничего, никакой тяги. Только если жалость. И даже запах жены отталкивал Алексея. С раздражением подумал, что от придворных холопок, с которыми он порой ублажал себя, пахнет лучше, чем от нее!

И уже когда легли и Настасья нерешительно гладила его плечо, сам набросился на нее, с трудом заставляя себя овладеть ею и…

– Не могу, – тяжело дыша, проговорил Алексей, сев на край ложа спиной к жене. Еще пару мгновений почувствовал тяжелый колкий взгляд за плечами, и Настасья, тяжело скрипнув периной, молча отвернулась.

– Отец твой уже косо глядит на меня. В монастырь отправит! – молвила, плача.

– Не отправит! Будет дитя, но не сейчас. Обещаю, будет!

Не верила ему Настасья. Да и сам он уже себе не верил.

* * *

Побережье реки Свияги. Казанское ханство

С треском и глухим скрипом вековая сосна грохнулась на землю, за ней еще одна. Не смолкали шорох и стук плотницких инструментов. Обрушенные сосны тут же распиливали, пни выкорчевывали вместе с корнями. По речке на плотах принимали деревянные заготовки для крепости, башен. Все они были изготовлены и собраны в Угличе, после чего сплавлялись по реке Свияге к назначенному месту. Несмотря на страшную жару, работа не прекращалась ни на минуту.