Крови и зрелищ!

Фрайни на Мисси была третьей в ряду, нос за хвостом предыдущей лошади, вперед под наклоном. Арена ярче солнца. Фрайни заморгала. Лошади пошли шагом, потом легким плавным галопом. Мисс Янгер щелкнула кнутом. Десять девушек с перьями на шляпах послушно встали на колени. Кнут щелкнул еще раз, и Фрайни уже стояла вместе с другими, а арена и лица зрителей проплывали мимо. Мисси двигалась мягко, как по маслу, не допуская ошибок.

Фрайни почувствовала, что не может сдержать улыбку. Она ощущала ту неведомую силу, которая подняла ее и не давала упасть. Вот так чувствует себя ведерко с чаем, когда ты вращаешь его над головой, подумала Фрайни и, завершив свой последний круг, плавно села на лошадь верхом и выехала сначала с арены, потом из шатра, чтобы развернуться и встать в конец процессии.

Из толпы Томми Харрис определил, что третья девушка в выездке мисс Фрайни Фишер только по той причине, что ему заранее сказали, что это и есть Ферн Уильямс. Он был в своей собственной одежде, рабочих ботинках с эластичными вставками по бокам, чистой белой рубашке, джинсах «Молескинс», короткой куртке и светлой фетровой шляпе с большими полями. Зрелище его заворожило. Он всегда любил цирк.

Инспектор по уголовным делам Робинсон тоже был где-то в толпе. Его трудно было заметить в любом сборище, потому что он умел раствориться в нем, смешаться с толпой, поэтому даже друзьям его трудно было вспомнить, как же он в точности выглядит. У него не было особых примет.

Сержант Гроссмит, бывший под началом Робинсона и чувствовавший себя не в своей тарелке вне его обожаемой Брансвик-стрит, в это время в Рокбэнке будил местного констебля. Джек Робинсон хотел, чтобы цирк прочесали как следует. Он уже приметил одного человека, которого знал: маленького мужчину с пластырем на руках, рьяно убирающего лошадиный навоз.

– Рональд Смит, – проговорил он, – иными словами, я – голландец.

Так как он определенно родился в Ричмонде, сомнений в его идентификации быть не могло.

Гранд-парад только начинался, когда чья-то рука потащила констебля Харриса за белый рукав его чистой рубашки.

– Вы ищете Ферн? – спросил голос, раздавшийся откуда-то с задних, плохо освещенных сидений. – Тогда спускайтесь сюда. Она хочет поговорить с вами с глазу на глаз.

Констебль Харрис служил в полиции еще только восемь месяцев. Он спокойно нырнул в темноту. Внезапная резкая боль – и больше он уже ничего не помнил.

Фрайни выехала на Мисси из шатра и отдала ее встретившему их помощнику. Она огляделась в поисках Дульчи и Маттиаса, но никого из них не увидела. После огней в главном шатре ей было совсем ничего не видно, и она ждала, пока глаза ее привыкнут. Скоро потоки людей польются из цирка, чтобы поиграть в игры на ярмарке и поесть еще мороженого. Это всего лишь зрители. А она теперь часть шоу. Она вытащила перья и провела рукой по волосам, надеясь немного остыть после выступления.

В этот самый момент кто-то накинул ей на голову мешок и сбил с ног. Она была настолько ошеломлена, что даже не закричала. Когда она попыталась сопротивляться, кто-то прорезал мешок острой бритвой. Холодное острие полоснуло ее по спине.

– Одно слово, – прохрипел чей-то голос, – и оно будет для тебя последним.

Глава 15

Словно бог, на своем алтаре
себя заклавший,
Смерть мертва.

Алджернон Суинберн. Заброшенный сад

Инспектор по уголовным делам Робинсон после неудачной попытки определить, где же Фрайни, направился к балаганам в поисках человека, которого Дот упоминала в качестве друга Фрайни. Карусельная музыка ревела вовсю, бесстыдная и громкая. Джек Робинсон запрыгнул на карусель и проехал круг с лошадками. Посейдон, Артиллерист, Карбайн и Спэафелт подскакивали и раскачивались. Робинсон уселся на лошадку под именем Уиндбэг. Похоже, Алан Ли был неравнодушен к призерам Мельбурнского кубка. Робинсону особенно нравился Уиндбэг. Он пришел первым в 1925 году, обойдя любимца публики Манфреда. Алан Ли проверял билеты у детей. Робинсон обосновался на Уиндбэге и ждал.

Фрайни извлекли из мешка, связанную, с кляпом во рту, и бросили в какое-то помещение, по ощущениям напоминающее палатку. Внутри было жарко и пахло потом. Под ней была сухая трава, похрустывающая при каждом ее движении.

Она попробовала веревки: они были крепкими, и завязывал их профессионал. Она прокатилась кубарем и села. В темноте что-то поднялось и издало сдавленный звук, похожий на звук приглушенного гобоя. Фрайни всматривалась в темноту. Она различила чьи-то сгорбленные очертания, и что-то коснулось ее. Потом она различила чью-то грудь и мужской подбородок, который начал тереться о ее лицо. Он продолжал до тех пор, пока чьи-то зубы не ухватили кляп, затыкающий ее рот, и не вытащили его, чуть было не свернув ей челюсть.

– Ух, – вырвалось у нее. – Ты кто?