Круглая молния

«Некогда ему, вишь ты, — думала Фрося, — куда до наших забот, когда сев на носу, а площади с каждым годом растут и растут. Куда расти? Скоро и леса все распашут, не то что болота…»

Идти на работу Фросе не хотелось, и она догадалась почему. Опять предстояла сдача бычков. Но когда она пришла на ферму, то не обнаружила всегдашней колготни. Пастух еще не пригонял телят с поля, а зоотехник Вилен Иванович молча чертил в красном уголке какой-то график. Фрося заглянула поверх его плеча и прочла: «Кривая прихода в охоту телки по временам года».

Не удержалась, прыснула Вилену Ивановичу прямо в ухо:

— Кормов не хватает, телок на охоту думаете отправлять?

— Эх ты, — снисходительно протянул зоотехник, — а еще передовой считаешься. Не знаешь, какая охота бывает у телок?

— Какая?

И такое недоумение было у нее в глазах, что Вилен Иванович расхохотался.

— У тебя разве не бывает? Иль троих детей без охоты нажила?

— Тю ты, — махнула на него рукой Фрося, — бесстыжий. И график твой бесстыжий!

— Никакой он не бесстыжий, — ответил зоотехник и повесил график на самом видном месте, — учи вас, неучей…

Будто сделав важное дело, он уверенной походкой прошелся по красному уголку и вдруг вспомнил:

— А сдавать бычков кто за нас будет?

На этот раз сдавали бычков не государству, а в соседний совхоз — на откорм.

— Что мы сами не в состоянии откормить? — сокрушалась Фрося. — Сдавать таких недоросточков…

— Газеты надо читать, — упрекнул ее Вилен Иванович. — Согласно новому постановлению…

— Какому постановлению?

— …О создании откормочных хозяйств. Вот и собирают теперь с колхозов…

Жалко им было сдавать недокормленных бычков. Только-только стали в силу входить, холки себе наедать. Одно утешало — что не сразу под нож, а на откорм везут в соседний совхоз. Раньше ведь почище того бывало — когда план горел, трехмесячных телятишек на мясокомбинат возили. Или когда кормов не хватало… Слезьми умывались телятницы, а что было делать — сдавали. Случалось — не только бычков, а и телочек. Никогда не забудет Фрося свою Звездочку, ее сиротское мычание до сих пор в ушах стоит. И до чего ж умная была! Как увидела, что других теляток грузят на машины, убежала, забилась под солому в самый дальний загон — и молчок. Хватились, нет одного телка, недочет. Искали, искали, нашли. Скотник ее прутиком гонит, а Звездочка как увидела Фросю — и к ней. Уткнулась мордочкой в фартук и мычит, да так жалобно, будто просит: «Пожалейте!..» Не пожалели. Взволокли на машину по скользкому, загаженному помосту и кузов захлопнули.

Долго стояла Фрося, глядя вслед уехавшей машине, скорбно уронив вдоль тела бессильные руки, а в ушах все стоял жалобный мык Звездочки.

На этот раз тоже бычков не хватило, пришлось отдать трех телочек. Фрося и с телятника ушла: пусть Глаша отдает кого хочет, кого не жалко.

Подождав немного, Фрося вернулась в хлев, смотрит: кого нету? Мамушки мои, самых любимых: Сиреньки, Белочки и Неугомонки. Кинулась к зоотехнику — отбивать, а тут возле машины Оксану увидела. Стоит, насупилась, глазенками так и стреляет по сторонам, но молчит, будто в рот воды набрала.

— Ты чего это сюда заявилась? Дома мало гульни? Я кому сказала не отлучаться от дома!

Подняла Фрося хворостину, замахнулась на Оксанку, а ударить не ударила: рука не поднялась на бедолажную. А та взглянула на нее, да так зло… Но ничего не сказала, зашагала прочь. Только отметила Фрося: походка у нее какая-то странная — ковыляющая. Не детская, а старушечья.

И Глафира подтвердила:

— Не жилец она на белом свете. Уж больно умна. Не по возрасту.

Рассердилась Фрося на Глафиру, три дня не разговаривала. А та уже забыла про Оксанку — невдомек ей, в чем дело.

— Подруг, ты чего? Какая муха укусила? Аль снова с мужиком поскандалила?

После уборки навоза Глафира села передохнуть, платок на коленях разгладила.

— То ли дело одной жить, — похвасталась она, — когда ушла, когда пришла, — никто не упрекнет, никто в глаза не тыкнет. Гони ты его в шею, растудыктного! Теперь не то, что бывалыча: дрова не нужны, косить тоже не для кого, так что без мужика бабе сейчас жить можно. Живи и песни пой. А хочешь — плачь. Никто тебе не указчик.

— А как же дети? — спросила Фрося. — Без отца как воспитывать?

— Ты думаешь — лучше, чтоб они все видели? Кошка с собакой и то лучше живут, чем вы с Васькой.

— Если б сам ушел… Не могу грех на душу взять. Еще застрелится.

— Кто? Васька? Гляди, один такой застрелился. А ты мучайся…

Честно признаться, не так уж она и мучилась. Некогда было. Если не на ферме, то дома работы невпроворот. Огород засевать, картошку сажать. Хорошо хоть дети не лодыри. Юля гряды загребла. Гаврош огурцы посеял.

За огурцы Фрося ему внушение сделала:

— Огурцы надо сеять на Пахома.

— А когда твой Пахом? — спросила Юля.

— Не знаю. Кажется, в пятницу.

— Вот видишь, мать, — сказал Гаврош, — сама не знаешь, а возникаешь.

— Что ты сказал? — ужаснулась Фрося. — Возникаю?

— Все так говорят. Чего особенного?

— Пусть говорят, а ты не смей! Ишь, придумали: «Не возникай». Я тебе возникну!

— Ага, к самой прицепилось! — смеялся Гаврош.