Круглая молния

Зойка сердито запахнула свою брезентовую, полную газет и журналов сумку и зашагала прочь, но у калитки остановилась:

— А правда, ктой-то тебя вызывает? Кажись, родственников у тебя в Могилеве нету…

— В том-то и дело.

Зойка вернулась от калитки, присела на крыльце.

— Давай уж выкладывай начистоту. Письмо ведь тоже из Могилева было.

Фрося застеснялась, перевела разговор на другое.

— Иди-ка перекуси. У меня сегодня пироги с морковкой.

— От пирогов с морковкой не откажусь, давно не пробовала.

За столом Зойка разнежилась, про работу забыла.

— Ой, вкусно. В морковку что добавляешь?

— Рису, творогу, масла.

— Масло где достаешь?

— Как где? Сбиваю.

— Тебе хорошо, у тебя все свое.

Зойка наелась пирогов, напилась молока, бодро тряхнула сумкой:

— Еще три деревни надо обегать. Писем нет, зато газет… Все грамотные больно стали. А спроси о чем-нибудь, они их и не открывают. В печь на подтопку используют.

Фрося хоть и стеснялась Зойку, а все ж поинтересовалась:

— Чтой-то за переговоры такие? Куда идтить?

— Тю, бестолковая. На почту, куда ж еще? Если б у тебя на дому был телефон, тогда, конечно. Но ты у нас пока не депутат.

— Да никуда я не пойду, — сказала Фрося. — Вот еще…

Зойка снова тряхнула сумкой, нахмурилась:

— А вот этого делать не полагается. Раз вызывают, значит, надо. Оттуда позвонят, где абонент? Абонента нету. С нас спрос. Могут лишить премии. Так что уж будь добра, приди.

После того как Зойка ушла, Фрося сбегала к деду Степочке — посоветоваться. Тот повертел в руках телефонограмму, поглядел ее на свет, улыбнулся:

— Настойчивый.

— Кто?

— Ну, Заграй этот, сук ему в дышло. Раз ты на письмо не ответила, телефоном решил взять. Молодец. С вашим братом только так и надо. А ежели вас послушать…

— Ой, дед Степочка, что это ты загадками, заговорил? Ты лучше присоветуй: идтить мне на переговоры или нет?

— А чего ты боишься? Через телефон он тебя не укусит. А человек все ж потратился, чтоб только твой голос услышать.

— А дети узнают?

— Тогда не ходи. Потом всю жизнь будешь каяться.

— Это верно, — вспомнив что-то свое, промолвила Фрося, — да уж поздно будет.

Дед Степочка усадил Фросю за стол, угостил свежей ушицей.

— Может, это счастье твое к тебе по телефону просится, а ты: идтить или нет? — сказал он. — Не такие уж твои годы, чтобы мужиками раскидываться.

— Вот в том-то и дело: годы. Да и дети…

— Дети любви не помеха, — изрек дед Степочка. — И пока молода, живи. Не заковывай душу в кандалы.

— Ладно, — пообещала Фрося, — не буду заковывать.

Назавтра она принарядилась, как на вечерку.

— Мам, ты куда? — вскинулась Юля.

Фрося никогда детям не лгала, а тут пришлось солгать:

— В контору вызывают.

— И я с тобой! — заявил Гаврош.

— Не смей! — испугалась Фрося. — Я, может быть, и не пойду в контору.

— Как это ты не пойдешь, раз вызывают!

— Не ваше дело! — ни с того ни с сего накинулась на детей Фрося. — Малы еще мать осуждать!

В общем, с детьми вышел полный разлад, и оттого Фросю не радовало ни теплое солнышко, что закатно светило ей прямо в лицо, ни легкий ветер, что дул в спину, ни запахи раздобревшей вечереющей земли. Вызов на переговоры, который она спрятала под кофточку, будто каленым железом жег ей грудь.

Скоро показался и поселок. Называется Озерный, а ни одного озера, хотя раньше, мать рассказывала, в деревне Озерки было несколько озер, перегороженных плотинами. Одно озеро выше другого. И острова на тех озерах. На одном острове церковь стояла — богоявленная. Строили ее, рассказывают, всем миром. Камни на лодках да на плотах перевозили. В раствор сырые яйца добавляли. Зато и простояла церковь, считай, шесть веков. А как началась революция, помещика из Озерков выгнали, он и схоронился в той церкви, думал, в богоявленной, дескать, не тронут. Не тронули, но вокруг засаду устроили, с острова чтоб никуда! На голодную смерть обрекли. Дескать, раз ты у бога стал защиты от людей искать, пусть бог тебя и кормит. Не выдержал помещик, взорвал себя вместе с церковью. Средь ночи над островом огненный столб поднялся, а наутро проснулись люди и увидели: ни церкви, ни острова. Весь под воду ушел. А после и воду спустили. Так и осталась деревня Озерки без единого озера. Говорил, правда, новый председатель, когда за него голосовали, что зальет новое озеро, больше прежнего. Только когда это еще будет? Спустить легче, чем новое залить.

Так в думах о прошлом и будущем Озерков Фрося и дотопала до почты, подала в окошечко вызов, как учила ее Зойка, приготовилась ждать. Ждать пришлось долго — в течение часа.

— У меня ж корова не доена, — резонно заявила она в окошко. Услышав ее голос, оттуда высунулась бывшая ее соседка Надюшка Прохорова. Фрося ее сначала и не признала, потому что на голове у Надюшки была прическа высотой в трехгодовое сорочье гнездо.

— Это кто ж к нам пожаловал? Фроська! В кои-то веки. Ну, как там наша Лупановка? Жива еще?

— Пока жива. Да скоро уж, видно, преставится.

— А я вчерась твоего видела, — сказала Надюшка. — Пьян, лыка не вяжет. Ходит по поселку и кричит: «Я вольный казак. Хочу пью, хочу целый день трезвый хожу!»

— Много ль у него таких дней?