Круглая Радуга (ЛП)

– Во имя катода, анода и пресвятой сетки,– сказал Пёклер.

– Да, это неплохо,– улыбнулся Мондауген.

Ближе всего к нулю из всех из них был, пожалуй, Африканец Тирлич, протеже майора Вайсмана. На Versuchsanstalt, за спиной, его звали Монстром Вайсмана, наверное, не столько из расизма, как из-за картины, которую они собой представляли, Тирлич высился над Вайсманом чуть не на полметра, лысеющего, академически, взглядывающего вверх на Африканца сквозь линзы очков толстые, как бутылочные донца, вынужденного порой пускаться вприпрыжку, когда они шагали по асфальту, через лаборатории и кабинеты, Тирлич доминировал в любой из комнат и на каждом ландшафте в те ранние дни Ракеты... Самое ясное о нём воспоминание Пёклера это его первое, в комнате испытаний в Кюмерсдорфе, в окружении электрическими цветами—зелёные бутыли с азотом, плотное сплетение красных, жёлтых и синих труб, собственное лицо Тирлича, тёмной меди, с той же безмятежностью, что время от времени проплывала и в лице Мондаугена—гигант наблюдал в одно из зеркал отражение ракетного двигателя за перегородкой безопасности: в застоялом воздухе той комнаты встряхиваемой запоздалыми беспокойствами, тягой к никотину, бессмысленными молитвами, Тирлич пребывал в покое...

Пёклер переехал в Пенемюнде в 1937 вместе с остальными 90. Они вторгались в саму Гравитацию, и нужно было отвоевать плацдарм. Ни разу в своей жизни, даже разнорабочим в Берлине, не доводилось Пёклеру столько трудиться. Авангард провёл весну и лето, превращая небольшой остров, Грайфсвалдер Ойе, в испытательную станцию: меняя дорожное покрытие, прокладывая кабель и телефонную линию, возводя жильё, сортиры и складские навесы, роя бункеры, меся бетон, без конца разгружая ящики инструментов, мешки с цементом, бочки горючего. Они использовали древнее паромное судно для перевозки грузов с суши на Ойе. Пёклер вспоминает изношенный красный плюш и исцарапанную лакировку внутри тёмных кают, астматичный крик корабельного гудка, запахи пота, дыма сигарет и дизельного топлива, дрожь в мускулах ног и рук, усталое перешучиванье, изнеможение в конце каждого дня, его собственные новые мозоли позолоченные предзакатным солнцем...

Море в то лето по большей части было голубым и тихим, но осенью погода поменялась. Дожди налетали с севера, ветер рвался в складские палатки, гигантские волны хлестали ночь напролёт. Вода пенилась на пятьдесят метров от берега. Брызги взлетали фонтаном с извивов больших волноломов. Пёклер, расквартированный в домике рыбака, возвращался с вечерних прогулок в тонкой маске соли. Жена Лота. На какую катастрофу осмеливался он оглянуться? Он знал.

Он обернул тот сезон в детство, в раненого пса. Во время тех одиноких мокрых прогулок он размышлял о Лени: он вынашивал сценарии их новой встречи, в какой-то элегантной или драматичной обстановке—министерство, или фойе театра—две или три женщины в бриллиантах держатся за него, Генералы и индустриальные промышленники наперебой щёлкают своими Американскими зажигалками, поднести к его сигарете, и выслушивают его небрежные решения проблем понятных Лени очень отдалённо. Самые приятные из таких фантазий приходили пока Пёклер сидел на унитазе—он пристукивал подошвой, из его губ шёпотом прорывались фанфары в приближающемся облегчении...