Круглый стол на пятерых

— …однажды ехала в метро — мы с ней поженились в Москве. И в это время в вагон вошла какая-то, не буду врать, кажется, бельгийская делегация. Жена рассказывает об этом очень интересно, она у меня педагог. Ну, насколько я помню, иностранцы попросили разрешения поговорить с рядовыми москвичами. Надо полагать, именно это их интересовало. И подошли к моей жене. Спрашивают: «Будьте добры…» — и так далее. Где, дескать, она работает. А жена, как и положено, ничего не утаивая — Юля женщина правдивая, — отвечает: «Я не работаю». Живу, дескать, на средства мужа. А муж, спрашивают, кто? «А муж, — отвечает она, — студент». Можете быть уверены — это было сказано с достоинством. Представляете, какое впечатление произвели ее слова на делегацию?

Она похожа на Тамару Ильиничну, думал Великанов. Та тоже поражала людей своей правдивостью. Даже когда она уехала из деревни, люди подумали, что жена восстанавливает справедливость: ей такой нельзя оставаться в глухомани.

— …пожали руку. Не хочу говорить громких слов, но разве она не постояла за отечество?

В космонавтике, думал Великанов, поглядывая через плечо Карпухина в окно, там существует термин — возмущающие силы. Это, кажется, от несферичности земли. Их надо учитывать до запуска корабля. Можно применить этот термин к другому предмету. Человечество, отправляясь в новый социальный полет, тоже должно учитывать и будет учитывать некие возмущающие силы, потому что вот такие Зарубины нарушают сферичность земли.

— А я думал, ты святой, — простодушно воскликнул Виталий.

— Святой нимб, наверное, чертовски плохой головной убор. А, Дима? — спросил Великанов.

— Да уж! — согласился Зарубин, не поняв издевки.

Глушко сжал зубы и ощутил вкус аспирина — заложил перед отъездам кусочек таблетки в дупло. Боли почти не было. Он обнаружил, что можно скрипеть зубами. Чувствуешь себя совершенно полноценным, когда можешь скрипеть зубами.

Он отнял руку от щеки. Повернувшись, весело подмигнул Зарубину — спасибо, мол, ты и впрямь можешь лечить зубную боль.

— Знаете, о чем я сейчас думаю? — спросил он. — У меня в больнице нет невропатолога и рентгенолога. А Агапов встречает меня недавно и предлагает стоматолога. Черт с ним, возьму, что дают.

— И тебя это может сейчас волновать? — удивился Карпухин.

— Конечно!

— У тебя за это время все зубы выпадут, а ты про кадры… И вообще… Смотри, как ветерок продувает, а впереди ждет коньяк. А совсем скоро предстоит… Старик, ты хоть бы рассказал, какая она из себя…

Саша повернулся в его сторону и оказался носом к носу с бессовестной физиономией Витальки. Хотел схватить его за чуб, но Виталий откинулся на спинку.

— Скромность, конечно, хорошее, но уж очень шаблонное качество, — добавил Карпухин, чувствуя себя в безопасности: громоздкому Сашке не развернуться на сиденье.

Басов перестал форсить за рулем. Возникший разговор лишил его привилегии чародея. Мотор работал отлично, машина слушалась. Да еще солнце и ветерок. Все это вместе и составляет для шофера ощущение полноты жизни.

Проносились села, мосты, гасли блестки дальних речек. Карпухин любовался, как разлетались в стороны деревья при их приближении — словно девчата отступали, оглядывая ноги. На красную машину глазели мальчишки. Грибники сторонились, уходили с асфальта со своими ведрами и корзинами. Дорога, тоненькая у горизонта, нанизывала на себя игрушечные домики. Потом иллюзия исчезала, дорога начинала петлять и походила скорее на змею, пришпиленную телевизионной вышкой. И вдруг, Карпухин мог поклясться, что шоссе — это галстук у мира на груди. Послушайте, а сколько у вас этих галстуков, товарищ мир?

Он поделился своей метафорой с товарищами, говорил, жестикулируя руками у Сашкиной спины. Ребята посмеивались, прощая ему болтовню, потому что на каждом из них лежала ответственность убивать дорожную скуку.

— У Мюнхгаузена была гончая, — вспомнил Великанов, протягивая Басову сигарету. — Она бегала так быстро, что истерла свои лапы по самое брюхо и в конце концов вынуждена была служить в качестве таксы-ищейки. А на что сгодишься ты, Виталий, если изотрешь свой гончий язык по самую глотку?

Карпухин воспринял шутливое разглагольствование Николая неожиданно серьезно. С оттенком обреченности он пожаловался, что до сих пор не завел записной книжки…

— …где бы я мог фиксировать мысли, факты, наблюдения и сплетни.

— У тебя слишком горячая голова, — заявил Глушко, — кипит и испаряет непроизводительно.

А Карпухин, высказавшись насчет записной книжки, уже не впервые подумал о том, что отныне его совестью станет чистое, не умеющее упрекнуть сердце Вали. Она как будто ехала с ним в машине, ее глаза то сияли издали, то приближались к самому лицу Виталия, отчего он испуганно отодвигался назад и ерошил волосы.

Машина остановилась. Тормоза скрипнули, этот звук вселил в Зарубина уверенность, что все будет хорошо. Он не очень-то одобрял шоферскую лихость бортхирурга. Басов едва не пришиб курицу, когда они проезжали деревню, и даже, кажется, не заметил. Но тормоза работают хорошо. Дима вышел из машины и с удовольствием потянулся.